крыша стационара была готова, я взял палку с острым концом и начертил ею на глиняном полу шестнадцать больших прямоугольников. Каждый из них обозначал место, где должна быть поставлена койка. Между койками предусматривались проходы.
Потом я созвал больных и прибывших с ними родственников, которые до этого как попало размещались под навесом для лодок. Каждому больному отводился отдельный прямоугольник, где должна была стоять его койка. Родственникам были розданы топоры, чтобы они могли сколотить эти койки из досок. Протянутая веревка указывала высоту, которую должны иметь эти койки.
Четверть часа спустя каноэ понеслись вверх и вниз по течению, чтобы доставить дерево.
Вечером койки уже готовы. Они состоят из четырех соединенных под прямым углом крепких брусков, на которые вдоль и поперек положены рейки, связанные между собою лианами. Матрацев у нас нет, их заменяет сено.
Койки подняты на полметра над землей, чтобы под ними можно было хранить ящики, кухонную посуду и бананы. Они настолько широки, что на них могут поместиться двое или трое больных. Москитники мои пациенты обычно привозят с собой. Если коек не хватает, то приехавшие с ними родственники располагаются рядом на полу.
Мужчины в большом бараке не отделены от женщин. Туземцы располагаются так, как они привыкли. Я озабочен только тем, чтобы здоровые люди не ложились на койки, а больным не приходилось спать на полу.
Придется построить еще несколько хижин для приема туземцев, потому что одного барака недостаточно. Необходимо также помещение, где я мог бы изолировать заразных больных, и в первую очередь — больных дизентерией. Таким образом, помимо медицинского обслуживания у меня немало и другой работы.
Больных сонной болезнью, которые представляют опасность для миссионерского пункта, долго держать в больнице я не могу. Впоследствии я построю для них отдельную хижину в уединенном месте на противоположном берегу реку.
* * *
С постройкой барака моя жена получает наконец возможность работать в полную силу. В курятнике едва хватало места для меня и Жозефа.
Вместе со мной она обучает Жозефа, как надо кипятить инструменты и вести подготовку к операции. Наряду с этим она руководит стиркой. Стоит немалого труда добиться, чтобы перепачканные и заразные бинты вовремя стирались и надлежащим образом кипятились. Жена приходит на пункт ровно в десять часов утра, остается до двенадцати и следит за тем, чтобы все было в порядке.
Для того чтобы оценить, как много значит, что моя жена наряду с ведением хозяйства умудряется большую часть утра посвящать медицине, — причем нередко еще послеобеденное время у нее уходит на операции, на которых она дает наркоз, — надо знать, с какою сложностью сопряжено ведение в Африке самого простого хозяйства. Причин этой сложности две: во-первых, строгое разделение обязанностей между туземными слугами и, во-вторых, их ненадежность. Нам приходится, как правило, нанимать трех слуг: боя, повара и прачку. Поручать работу прачки бою или повару, как то делается в маленьких хозяйствах, нам мешает то, что к домашнему белью присоединяется большое количество белья больничного. Если бы не это обстоятельство, то толковая европейская служанка отлично могла бы справиться со всей работой одна. Повар исполняет только работу по кухне, прачка занята только стиркой и глаженьем, а бой — только уборкой комнат и уходом за курами. Тот, кто успевает закончить свои дела, «отдыхает».
Работу, которая не относится к одной из этих строго разграниченных профессий, приходится делать самим. Женской прислуги в этой стране не бывает. Полуторагодовалую дочку миссионера Кристоля нянчит четырнадцатилетний негритянский мальчик по имени Мбуру. Все слуги, даже самые лучшие из них, настолько ненадежны, что их не следует подвергать даже самым незначительным искушениям. Это означает, что их никогда не следует оставлять в доме одних. Все время, пока они работают, моей жене приходится не спускать с них глаз. Все, что может возбудить в них корысть, должно быть заперто на замок. Каждое утро повару выдается по весу точное количество продуктов, необходимое для того, чтобы приготовлять нам еду: столько-то рису, столько-то жиру, столько-то картофеля. На кухне хранится только небольшой запас соли, муки и специй. Если повар что-нибудь позабыл, моей жене приходится снова подниматься из больницы домой, чтобы выдать ему недостающее.
То, что их не оставляют одних в комнате, что от них все запирают и не доверяют им никаких запасов, находящиеся в услужении негры отнюдь не считают для себя обидным. Они сами этого хотят, дабы в случае какой-нибудь покражи их не могли обвинить. Жозеф настаивает на том, чтобы я запирал аптеку всякий раз, когда я даже на две минуты отлучаюсь из барака и оставляю его одного в примыкающей к аптеке приемной. Когда европеец не соблюдает этих мер предосторожности, негры со спокойной совестью все у него крадут. Все, что не заперто, выражаясь словами Жозефа, «уплывает». У такого «беспорядочного» человека не грех все забрать. При этом негр тащит не только то, что имеет для него какую-либо ценность, но и вообще все то, что его в эту минуту прельстило. У миссионера Рамбо из Самкиты были, например, украдены отдельные тома ценного многотомного издания. Из моей библиотеки исчезли клавир вагнеровских «Мейстерзингеров»[30] и экземпляр «Страстей по Матфею» Баха,[31] в который был вписан тщательно отработанный мною органный аккомпанемент. Чувство, что вы никогда не застрахованы от самого бессмысленного воровства, способно порою довести вас до отчаяния. А необходимость все держать под замком и превращаться в ходячую связку ключей ложится страшною тяжестью на жизнь.
* * *
Если бы я стал исполнять все просьбы моих чернокожих пациентов, мне пришлось бы оперировать каждый день. Больные с грыжей ссорятся между собою из-за того, кто из них первым ляжет ко мне под нож. Однако пока что мы делаем не больше двух-трех операций в неделю. Иначе жена моя не могла бы справиться с подготовкой к операции и последующей очисткой и уборкой инструментов. Да и у меня самого не хватило бы сил. Нередко мне приходится оперировать после того, как все утро до часу дня, а иногда и дольше; я провел за перевязками и осмотром больных. А в этом знойном краю человек не может выдержать такого напряжения, как в странах умеренного климата.
То, что Жозеф соглашается собирать оставшиеся после операции окровавленные тампоны и мыть перепачканные кровью инструменты, — признак величайшей его свободы от предрассудков. Обычно негр не прикасается ни к чему, что запачкано кровью или гноем, ибо религиозные представления учат его, что этим он себя оскверняет.
В некоторых областях Экваториальной Африки негров только с большим трудом
