была не обида, а уважение.
Вдвоем с мамой мы потом сушили сено и сгребали в копны. Приехавший после полудня отец немало удивился тому, что было сделано, и начал хвалить мать. Она же указала на меня:
— Ему, Кузене, говори спасибо. Без него бы…
Отец подошел ко мне, похлопал по плечу и тихо сказал, что в долгу не останется. Говорил он вполголоса и вообще, как всегда после запоя, был, что называется, тише воды, ниже травы! Что бы ни заставляла мять, все делал безотказно, ни разу не присел отдохнуть.
На вечернюю косьбу мы вышли втроем, косы отец так отбил и наточил, что они будто бритвой снимали траву. Первое покосье вел отец, второе мать, а я замыкал их. Но я часто замечал, как отец оглядывался и мигал мне: вижу, мол, что помощничек вырос!
После косьбы он повел Мышку на выпас, а мне мотнул головой — гуляй, Кузьма! Я только этого и ждал. Побежал было к мальчишкам, но на полдороге меня подстерегла Ляпа.
— Пойдем со мной, — приказала.
— Куда? — остановился я.
— Силантию мстить. За дядю Семена. Не разевай рот. Пошли!
Отведя меня немного в сторону, она зашептала:
— Давай разорим его копны, раскидаем сено.
— Подумаешь, месть!
— Тогда давай угоним его лошадей.
— Дуреха, чем же лошади виноваты?
Ляпа немного подумала:
— Знаешь что, пойдем подрежем опоры у палатки. Как уснут, так и подрежем, палатка их и накроет. Пускай побесятся.
— Не дело!
— Да ты трусишь, что ли?
Ляпа всегда бьет под корень. Но чего мне трусить? Да если бы она знала, что я говорил утром маме, то вытаращила бы свои зеленые глаза. Мстить так мстить!
Однако какие ни перечисляли способы, сошлись все же на первом — заняться копнами. Выждав, когда в березнячке стало тихо, мы прошли на первый же силантьевский участок и принялись разбрасывать сено. Рушили копну за копной, одну спихнули в реку. И так увлеклись, что не услышали, как Силантий подкрался к нам. В воздухе просвистел кнут и больно огрел меня по спине. Я вскрикнул и побежал в одну сторону, Капа бросилась в другую. Вдогонку нам посыпались ругательства.
Запыхавшись, я сунулся в шалаш. И не успел еще прийти в себя, как услышал топот и злющий голос. Силантия:
— Где он? Да я его, стервеца, в порошок…
Отец лежал на телеге. Поднявшись, начал стыдить Силантия:
— Побойся бога, не полоши народ.
— Ха, защитник нашелся! Где твой Кузька? Он с кем-то на пару все мое сено разбросал.
— Приснилось небось. Кузеня давно дрыхнет.
— Не могет быть. Сюда бежал…
Чтобы подтвердить правоту отцовских слов, я захрапел, да так, что и мать разбудил. Она толкнула меня в плечо.
— Повернись на бок, не храпи.
Я и на бок повернулся, но храпеть не перестал. Отец сказал:
— Видишь, как разоспался парень. Умаялся он сегодня.
Силантий, потоптавшись, пошел дальше искать злоумышленника. Утром отец погрозил мне:
— Будь доволен, что Силантий не догадался пощипать твои холодные пятки. Тоже мне нашелся, чем мстить. С такими надо не так.
— А как?
Прежде чем ответить, отец закурил цигарку и, выпуская через ноздри дым, сказал:
— На войне мы не давали таким головы поднимать. Прижимали. А как здесь… Они что ладят? Вновь землю захватить. Оно ведь как? У кого земля — у того и сила. М-да…
Тут он задумался и принялся щипать кончики усов.
После завтрака мы пошли на пожню. Проходя мимо Силантьевой палатки, увидели, как он носился с плеткой вокруг телеги, кричал на всех, потом, вырвав из рук работника поводья, с размаху ударил кулаком в морду застоявшегося мерина, скривил губы и, вскочив в седло, погнал коня. С минуту раздавался стук копыт о спекшуюся землю лесной тропы.
— Видать, позвали, куда надо… — заметил отец.
А мать даже повеселела. Слава богу, перекрестилась она, управа нашлась на горлопана. Я же глядел на порушенные копны. Видел: посматривали на них и все, кто проходил мимо, одни с удивлением, другие с усмешечкой. И гордость распирала грудь: это мы с Капой-Ляпой сделали! Пусть папа и осуждал за это, но люди-то вон как удивлены!
Весь день я был как в угаре. Твердил себе: наша взяла! И вечером мы с Капкой просто не знали, чем еще заняться — вроде уже все сделано. Пошли к Колькину шалашу — там кто-то наяривал на балалайке. Оказалось, играл его батька, а Колька, Шаша Шмирнов и Тимка Рыбкин плясали.
— Ого, парочка, баран да ярочка! — увидев нас, захохотал, хлопая толстыми губами, Тимка.
Капу смутить невозможно. Она подбежала к Тимке, схватила его за нос и ляпнула:
— Сам баран. Ну-ка, в сторонку, — дернула она его за нос, — я спляшу. — И к балалаечнику: — Цыганочку вдарь, дядя Андрей!
Эх, как она задорно оттопывала. Косички трясутся, плечи ходят туда-сюда, в игривом движении бедра, цветастая юбка вздулась колоколом, оголив голенастые, исколотые сеном ноги. Не знаю, когда только и научилась плясать зеленоглазая. Мальчишки сначала молча глядели на нее, затем начали в лад плясунье хлопать в ладоши. Только Рыбкин не хлопал, надувшись, как пузырь, он гладил свой нос — видно изрядно досталось ему от Ляпы.
Потом мы всей оравой ходили по берегу, напевали песни. На балалайке теперь подыгрывал Колька. А когда стали расходиться по шалашам, Колька вдруг спросил меня и Капу, где мы были вчера вечером. Я ответил, что спал, а Капа пожала плечами: не помнит.
— Интересно, кто все ж таки перебузыкал Силантьево сено? — сказал Колька.
— А что тебе оно далось? — спросила Капа.
— Чисто сделали. Я бы за такое дело балалайки не пожалел — подарил бы храбрецу.
Капа взглянула на меня. Взгляд говорил: не признаться ли? Я показал кулак, и она разочарованно протянула:
— Подумаешь, награда! Ты сам что-нибудь такое сделай…
— А что, — быстро отозвался заводила, — и сделаю. Увидишь, вот увидишь!
— Слабо, слабо! — начала поддразнивать Ляпа.
Не знала она, что Колька на спор готов на все. В ту же ночь он забрался на Силантьев стог, сметанный накануне, и до половины раздел его.
А на другой день вернулся Силантий. В стане появился с довольной усмешечкой, на разбитый стог не обратил и внимания. Сразу стало понятно: уладил дело с Семеном. Глядите, мол, каков Силантий: там считаются с хорошим хозяином!
Меня тем временем снова пытался донимать Филька. Мы только что вернулись с сушки сена и сели обедать, как он появился у шалаша в своих форсистых сапогах.
— Эй, Паленый, — крикнул мне, — попляши по-цыгански на брюхе, полижи землю, сапоги отдам. Мне все равно они малы, тятя новые заказал. Валяй.
Что говорить, я, как
