иногда он давал ей понять, что у него есть время пойти с ней. И вряд ли она подозревала, какое разочарование испытывал он, когда Нина уходила, так и не обратив внимания на его намеки. Разговаривая с дочерью, он часто смотрел ей в глаза. Со стороны могло показаться (да, возможно, и сама Нина так думала), что отец в чем-то сомневается, в чем-то немножко не верит ей и вот испытывает ее; она отвечала ему удивленным, вопрошающим взглядом. На самом деле он просто любил смотреть в ее глаза.
Они не черные, нет. Это поначалу и на расстоянии они кажутся черными. Вблизи они зеленовато-коричневые. Но в них какой-то глубокий, густой свет. Сияющий густой свет, оттого они кажутся темными, даже агатовыми..
Но они особенно чернеют, когда Нина в гневе.
Рябинину представился вдруг школьный зал, шумное собрание и Нина, произносящая какую-то речь.
Что это? Почему?.. Ах да, ее записная книжка! Смело она, однако, смело. Молодец, черт возьми!
И вдруг в нем вспыхнуло знакомое уже ощущение чего-то неладного в себе. Это чувство не раз уже тревожило его. Пожалуй, оно все время было в нем в эти дни, то притихающее, то снова дающее о себе знать. Словно бы он не сделал или не доделал что-то необыкновенно нужное.
… За стеной негромко звенела гитара. Кто-то, судя по голосу — совсем юноша, попросил:
— Спойте эту… «С нашим помпохозом не приходится тужить».
Гитарист не стал ломаться. Подобрал аккомпанемент, взял аккорд.
Эх, любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим помпохозом
Не приходится тужить..
Пел он весело, озорно и словно бы чуть посмеивался над самим собой.
Рябинин прослушал песенку. Встал, прошелся по комнате.
Он почувствовал, что, пожалуй, может снова взяться за дело. Раскрыл пособие путейского мастера. Полистал.
Не читалось… Вспомнились слова Зубка: «Ну, о Вере уже много понаписано! Хватит».
Почему так категорически?
Впрочем, это, видимо, в характере Зубка.
А все-таки почему хватит?
Вера и Федотов тоже говорили о «решетке». Похоже, что они относятся к ней иначе, чем Зубок и Красильников.
Надо завтра еще раз спросить об этом Зубка.
Но хорошо бы и Веру спросить…
И снова ожил вопрос, от которого так хотелось отделаться, но который занозой сидел в памяти: почему Вера недовольна статьей Орсанова?
А Федотов?.. Похоже, и он недоволен.
Зато Красильников доволен. И Зубок, конечно, тоже.
Вера — сестра Ногина. Уж она-то должна быть более, чем кто-либо, благодарна Орсанову…
Но главное не это, главное — отношение Зубка к Вере. И «решетка».
Рябинин подошел к окну, постоял возле него. Потом вышел в коридор. Две девушки, одна с электрическим утюгом, другая с графином, спешили из кубовой. Обогнав Рябинина, оглянулись на него с любопытством.
В коридоре висела доска объявлений. Рябинин по равнялся с ней, и тогда ему стало ясно, что он подошел сюда не без цели.
Ближайший поезд в сторону Белой Выси был через 35 минут. Переночевать там, утром поговорить с Верой — и назад. А есть ли подходящий поезд назад? Есть. В двенадцать с небольшим будешь уже в Ямскове. Вполне устраивает.
Но как получится с ночлегом в Белой Выси? Поезд приходит поздно. Вторая ночь кувырком… Нет, нет, надо как следует отдохнуть.
IV
И все-таки он приехал ночью в Белую Высь.
Сейчас было уже утро. Рябинин и Вера сидели на крыльце ее дома. Рассвело. За поселком и речкой четко обрисовалась на фоне прохладного, чистого, по-утреннему розоватого неба одинокая белая скала.
Рябинин рассказал, что наблюдал вчера сплошную смену рельсов.
— Вам понравилось? — спросила Вера.
— В жизни не видел более захватывающей картины труда.
— Но ведь все руками…
— Да-а…
— Ну вот, разве правильно, когда все вручную?
Озаренное неожиданной правдой этих слов, вчерашнее заново вспомнилось, представилось ему… Шеренга рук, несущих рельс, надувшиеся жилы на шее первого рабочего, багровая голова… Рослая, костистая женщина хлещет с маху костыльным молотком по накладке… Не выдерживают, отскакивают, треснув, плечики костыля, когда сухощавый мужчина, собрав всего себя в один рывок, нажимает руками на конец лапы…
Мускулы, только мускулы. Дедовщина. Допотопщина. Прошлый век.
Не увидеть этого!
Невероятно!
Почему так случилось?. Очевидно, потому, что тебя покорила сама музыка труда. И еще потому, что уже в редакции ты настроился писать положительный очерк. Заведующий отделом обкома укрепил в тебе эту настроенность. Угловых, Зубок и Красильников тоже. И те, что на радио, — корреспондент и диктор… Вчера ты увидел лишь то, что настроился увидеть.
Не сваливай на других!
Невероятно!
Рябинин тяжело, сокрушенно выдохнул, словно в этот момент поднимался куда-то в гору.
— Часто бывают «окна»?
— Нельзя без них. Особенно летом, когда самый сезон ремонта.
— Летом, в жару… Значит, еще тяжелей?
— Всегда тяжело.
— Но существуют, наверное, какие-то механизмы?
— У нас с этим плохо.
— Почему?
Вера пожала плечами.
— Не везде же так? — снова спросил он.
— Говорят, мы не на главном ходу..
— Но хоть что-то предпринимается?
Вера заволновалась вдруг. Опустив голову, сложила замком руки, до хруста сжала их.
— Олег Сергеевич предпринимает…
— Что именно?
— Многое… Трактор получили, чтоб на себе ЖЭСКу — переносную электростанцию — не таскать. Теперь насчет «решетки» бьется. Помните, я вам про «решетку» рассказывала?
— Это его идея?
— Его.
Добавила тихо:
— Вы помогли бы ему.
— «Решетка» облегчит труд?
— Еще как!
— Но есть ли смысл класть старый рельс, старые шпалы?
— Олег Сергеевич все подсчитал. Вам бы с ним..
— Обязательно повидаю его.
— Жаль, Василия нет…
— А что?
— Он бы тоже мог о многом… Думаете, Подколдевы зря на него напали? Это ведь он Михаила Подколдева в бригаду перевел. И Семена Подколдева тоже он в бригаду потребовал. Семен только числился у нас, а сам был экспедитором. Василия Олег Сергеевич поддержал.
— Ваш брат рассказывал Орсанову об этих подробностях?
— Видно, нет.
— Почему?
— Не вышел у них разговор.
— Не вышел?
— Василий, он ведь с характером.
— Нагрубил?
Она как-то странно посмотрела на Рябинина: то ли оценивающе, то ли настороженно. Помолчав, сказала:
— Очень прошу вас, повидайте Олега Сергеевича!.. Поддержите его во всем.
Хотя Рябинин видел, что в командировке его определился крутой поворот, и хотя все это было чрезвычайно значительно и важно, он не мог не растрогаться. По-новому, почти с жалостью, с отцовской добротой и состраданием, посмотрел он на Веру. Она сидела, наклонившись и протянув к коленям сложенные руки. Ему была видна лишь часть ее лица — Вера чуть отвернулась. На смуглой, обветренной щеке выступил румянец. Волосы ее были убраны под платок,
