второй отец, демон Борн, совсем им не радуется.
Да и не бабой была Алисса, ведь не крестьянка же, а мещанского сословья. И всё-таки…
Эта Алисса свалилась, как снег на голову. Припёрлась вместе со снегом.
Борн, второй отец, адский демон, которым Диана в тайне очень гордилась, прозрел, что девка нужна Фабиусу, потому её и не выгнали.
А надо было бы выгнать! Ведёт себя на острове, как госпожа, бродит везде!
А теперь «эта» ещё и понесла, как призовая кобыла. Глазами хлопает, пузо пучит…
Зимой-то она больше дома сидела, в тепле, а с весны — совсем житья от неё не стало. Куда не пойди — везде на «эту» наткнёшься, остров-то маленький.
Диана засопела сердито и постучалась к парням в окно веранды.
— Открывайте, олухи!
Надо теперь и Петрю будить. А можно бы и без него.
Но придётся тащить в лес обоих олухов! А меча-то всего два! Вот незадача…
***
Алисса вышла во двор, едва расцвело. Всю ночь ей худо спалось, тянуло спину и живот, знобило.
А утром она заметила, что живот опустился вниз, и пора было уже посылать за повитухой, а то теперь и гляди — со дня на день дитя постучится.
Родов Алисса не боялась, какой-никакой опыт у неё был. Она уже пожила замужем и родила дочь, к несчастью не дотянувшую до двух лет. Но помнила, каково это — маяться по последним дням с животом.
И в этот раз её тоже тянуло гулять и побольше быть на ногах, хотя прачки советовали после опущения живота лежать в постели до самых родов.
Но ходьба успокаивала Алиссу. А ей сейчас нужен был прежде всего покой.
Неуютно ей было на острове. Два года прошло — а не прижилась.
Всё казалось, что Фабиус охладел, а его странная дочка, что наполовину демонёнок, затаила какое-то зло.
Вот и сегодня Алисса, чтобы не думать о плохом, встала по утренней серости, оделась, прихватила вчерашнюю лепёшку и кусок козьего сыра и ушла по мосту в деревню.
Погулять, поговорить со знакомой повитухой: возьмётся ли она или посылать в Лимс?
Алисса тихонечко вышла из колдовской башни, где занимала нижний этаж, прошла по мосту через Неясыть.
И никто её не хватился.
***
Гонец въехал на мост через Неясыть к обеду.
Наверное, он покинул Лимс, как только открылись коровьи ворота. Вон и перо растрепалось и запылилось на шляпе, и кобыла по бабки в засохшем коровьем дерьме.
Пришлось бедолаге скакать вместе со стадом, под мычание да под свист пастушьих кнутов.
Конюх Троим только ложку занёс над горячими щами с крапивой, щавелем и куском прошлогоднего сала, и тут нате вам — извольте впускать.
Без впускающего-то мост вздыбится, и гонец улетит в воду. А Неясыть — река бурная. Поди, ведь не выплывет бедолага, к рыбам пойдёт, чтобы икру шибчее метали. Вот же незадача, принесло не ко времени.
Троим опустил ложку, вздохнул: сейчас бы Мялко послать али Петрю. Но помощнички с самого утра запропали. Как отведали блинов со сметаной, так их и смёл чем-то Фома Акинский, что в Лимсе кольчугами торгует. Да оно и понятно — чем, огненными глазами магистерской дочки Дианы. Ох, и отведают сегодня кнута!
Конюх встал, перепоясался потуже, чтобы живот не крутило от голода, и зашагал к мосту. Мажордом-то со вчера в Лимсе, приходится конюху "ворота" магические открывать. Хотя — какие там ворота — калиточка.
Вот ведь как: нигде магии нету, а на острове — любым местом ешь.
Ну а как иначе, коли тут самый натуральный демон живёт? Страшный такой, глаза красные, огненные. Но не злой, книжки любит читать да домашнюю водку пить. Одно слово — демон.
А вон и гонец на мосту. Припёрся не ко времени. Ждали тут его, что ли?
Впустить-то гонца конюх впустил — красномордого, крепкого, на белой кобыле виренских кровей, плохо кованой на переднюю левую.
А к магу не допустил. Кликнул Миленку — лепешек ему принести и молока: пущай пока перекусит гонец. Да и маг пока отобедает, чтобы не злой был.
Ну и доедать пошёл свои щи конюх. И так ведь простыли. Да и забыл про гонца. Закрутился.
Мажордом-то в Лимсе. А пегая кобыла полыни наелась, и ребятня хомут утащила играться.
В общем, забыл конюх Троим про гонца. Он же — не мажордом?
***
После обеда магистр Фабиус спустился к реке, посозерцать для пищеварения серую ледяную водицу и сам узрел чужака, спящего в теньке под сиренью.
Хоть и лето, а река ледяная, горная. И земля-то у реки — как лёд холодна. Потому под сиренью для ребятни был сделан деревянный помост, чтобы не постудились. Вот там и прикорнул гонец, завернувшись в плащ. А плащ был приметный — поездная виренская служба.
Магистр глянул на плащ да опустил уже занесённую над медальоном руку. С тех пор, как магия ушла из Серединного мира, он помучался с месяц без неё, как без рук. А потом Борн сжалился да наделил магией остров. И зарядил медальон. Связал его с силой стихий, которая никуда из Серединных земель не делась.
Да и магия, впрочем, не то чтобы прямо на нет изошла. Просто в словах её осталось так мало, что годились они теперь разве что менестрелям.
Иначе теперь колдовать приходилось. Не заклинаниями вязать, а говорить со стихиями. А ещё — взывать именем Борна, что казалось магистру Фабиусу особенно позорным и жалким. Словно милости каждый раз просить.
Борн был самым первостатейным глубинным демоном. Вся его лёгкая мерцающая кровь — уже была магией. Он и заключил новый договор со стихиями, перевернул в очередной раз жизнь людей, чего те по своему обычаю не заметили.
Ну, пропала из мира магия. Ну, зима затянулась. Ну, обрушились в Ад сатанинские чёрные церкви да разбрелись священники.
И что теперь надо делать? Да жить, вот что. Они и жили.
Одни маги страдали. Потеряв магию, они лишились работы и уважения. Многие еле сводили концы с концами. Но не Фабиус, в башне которого обитал теперь всемогущий демон Борн.
Деться ему было некуда, в Аду отщепенца не принимали. Да и дочка…
Вышло так, что сын магистра Фабиуса, Дамиен, и сын Борна, Аро, слились на земле в единую суть. И суть эта оказалась женской.
Теперь у мага и демона была на двоих одна дочь — красивая и своенравная Диана. Такая же необузданная, как стихии.
Без Борна магистр Фабиус не справлялся ни с дочкой, ни со
