одной рукой, другой показал пропуск. Мы прошли сквозь ряды солдат, добрались до артистического выхода и отворили дверь, выходящую на улицу. Там кишела огромная толпа.
— Желтый Смех! Желтый Смех! Это Желтый Смех… Да я же вам говорю, черт возьми!
Быстро приближающийся издали крик взлетел, как ракета: «Смерть им, смерть им!»
Раздались еще два револьверных выстрела. Почти раздавленные толпой, мы вернулись в цирк. На маленьком дворе перед нами находилась пожарная лестница; взобраться по ней было очень легко, и вскоре, пробежав по крышам, мы могли увидеть площадь Пигаль и маленькие, темные улицы, подымающиеся на вершину Монмартра.
Налево у наших ног пустынная улица представляла собой ошеломляющий контраст с криками и суматохой — причины которых мы не знали, — царящими на бульваре.
Пока мы рассматривали сверху план XVIII округа, у начала темной и тихой улицы появился какой-то сверкающий силуэт, человек в костюме с красными блестками, который неуверенно остановился на мгновение и затем решительно бросился во мрак. Он бежал, как пылающая зебра. За ним, почти нагоняя его, появились сначала несколько черных фигур, потом — целая толпа, похожая на море из чернил. Раздавались крики: «Бей его! бей!» Щелкали револьверные выстрелы, сопровождаемые каждый, — быстрой огненной стрелой. Мы услышали ужасающий крик, крик убиваемой лошади, затем блестящая фигура остановилась, упала и сразу потухла, как погашенная свеча.
Послышался топот двадцати тысяч ног, несколько выстрелов, треск разрываемого полотна. Без сомнения, лебели стрекотали там, у площади Бланш.
— Спасайся, спасайся, дружище! — вот все, что мог произнести Мушабёф.
Я почувствовал, как задрожали мои колени, я только успел схватиться за трубу, прислонясь к которой стоял, и должен был растянуться на крыше во весь рост.
Так мы лежали, семь или восемь минут, в оцепенении, в конце концов, довольно приятном. Я первым вернулся к действительности.
— Эй, друг, — крикнул я.
— А-а-а-ах… пчхи! — ответил мой приятель.
Нас окутало облако дыма.
— Они подожгли… вон там, у главного входа пылает, спустимся по лестнице!..
Мы заторопились, неловко скользя по цинковой кровле, хватаясь за трубы. Перед нами раскрылась черная дыра, Мушабёф лег на крышу ничком, половила туловища его висела в воздухе, и он шарил ногами по стене.
— Вот лестница, — сказал он, — я нащупал ее.
Он начал спускаться, я последовал за ним. Два или три раза он крепко выругался, потому что я наступал ему на руки, и мы спустились на землю.
Внутри цирка огонь гудел, как в печке. Улица была пустынна. Вдали две печальные ноты пожарных рожков возвещали прибытие помощи.
— Удираем, — заявил Мушабеф.
На внешних бульварах между солдатами и бунтовщиками начиналось настоящее сражение. Не имея возможности продвигаться вперед, пожарные пустили в ход насосы, направив их в толпу, которая, в свою очередь, перерезала трубы. Тогда пожарные вернулись в депо, а из военной школы прибыли два эскадрона кирасир на помощь линейному батальону, вмиг доставленному на место сражения.
Мы углубились в лабиринт пустынных улиц, намереваясь пробраться к редакциям больших газет. Так как улица Монмартра была запружена конной и пешей полицией — мы прошли на площадь Республики обходным путем. Благодаря нашему пропуску, мы имели возможность пройти сквозь взвод драгун. Мушабёф посмотрел на воротник одного бригадира. «Это драгуны из Провена», — сказал он.
На Севастопольском бульваре, на тротуарах рядами лежали тела, как зайцы, разложенные в порядке после президентской охоты.
Мы шли молча, торопясь получить точные сведения, но в нас не было большого любопытства, потому что в глубине мы отлично знали, что это должно было произойти не сегодня-завтра.
Раскрытая пасть станции метро, как подземное чудовище, выползшее на поверхность земли, выплевывала пеших стрелков, тоже в полной походной амуниции.
Они выстраивались по четыре в ряд, рота за ротой и, сопровождаемые всяким сбродом, быстрым шагом направлялись к площади Республики.
Вдали снова началась стрельба: длительный треск и отдельные выстрелы.
— Пулеметы, — сказал я Мушабёфу.
— Это конец света, — простонал он.
— Надо уезжать, начинается безумие; ничего хорошего мы не дождемся.
— Попробуем еще поместить последнюю статью, — настаивал репортер. — Вот полицейский, я его проинтервьюирую; еще не поздно сдать статью в «Набат».
Перед нами стоял, как изваяние, полицейский, засунув руки в карманы черного мундира, пристально смотря потухшим взглядом на улицу, покрытую шляпами, палками и неопределенными обломками.
Мушабёф показал свой пропуск.
— Что происходит?
Офицер насмешливо посмотрел на него.
— О! Ничего особенного, ничего особенного… Да не вытаскивайте вашу записную книжку, это бесполезно, газеты завтра не выйдут.
Тогда он нам рассказал, что паника, вызванная случаем Желтого Смеха, возникла в цирке Моралеса. Обезумевшие зрители бросились на беззащитных клоунов, моливших о пощаде, поднимавших вверх руки. Они погнались за знаменитыми Маскатто, Лью, Виглио, убили их и еще несколько конюхов, пытавшихся вступиться.
Затем исступленная толпа кинулась ко всем знаменитым сеятелям веселья и радости. В Театре Мутен толпа линчевала двух артистов, великий национальный комик Кля-кен-Годено был повешен перед дверью мюзик-холла, в котором он пел.
Подобные же факты имели место в больших провинциальных городах. Солдаты стреляли в толпу, толпа в солдат. Желтый Смех и уверенность в неизбежном конце порождали в обоих лагерях подлинный героизм. Ненависть, в конце концов, понятная, овладела людьми. Простая любезная улыбка вызывала револьверные выстрелы, и в рядах мятежников происходили убийства.
— Таким образом, — сказал нам офицер голосом, выражавшим покорность судьбе, — избиение клоунов, комиков и юмористов продолжается в большом масштабе.
С час тому назад он видел знаменитого Сент-Бреби, этого веселого писателя, в одной рубашке несущегося за автомобилем, как школьник, преследуемого кошмарными воплями толпы, во что бы то ни стало хотевшей содрать с него кожу.
— У нас не хватает сил, — заключил офицер, — провинция, предвидя революцию и бойню, бережет свои гарнизоны. И всюду то же самое, за границей… везде. Сегодня утром трое глав государств умерли от смеха в своих постелях. Телеграммы не опубликовали…. но, не правда ли, вы сами понимаете, что теперь нет больше тайн. Я остаюсь на своем посту, а затем пущу пулю в лоб… то, что уже сделал военный губернатор… Всего хорошего…
Офицер по-военному сделал оборот и исчез в маленьком, слабо освещенном кафе, где несколько хирургов, без пиджаков, в белых фартуках, сидели с покорным видом, скрестив руки.
Мы покинули эти опасные места, заняв покинутый таксомотор. Мушабёф умел управлять машиной, и мы поехали по направлению к Отейу. Проезжая по площади Этуаль, мы увидели под Триумфальной аркой качающееся на конце веревки тело. Ноги повешенного были на расстоянии четырех или пяти метров от земли.
Мы с ужасом убедились, что это было тело знаменитого Вомистика.
