Книга Ледяной смех - Павел Северный

1

Над Екатеринбургом летняя, темная ночь без единой звездной лампады. Город оставлен войсками и гражданской властью омского правительства адмирала Колчака. Красная Армия в город еще не вошла, но уже близко. Еще недавно сытый, пьяный и шумный Екатеринбург, став ничейным, с улицами, полоненными бездомными собаками, пустынен. В окнах домов нет огня. Обитатели, по привычке затаившись, ждут своей судьбы при красных.

На исходе полуночь. Глухо слышны выстрелы и пулеметные очереди. Вышедшие из подполья коммунисты дают отпор мародерам.

По булыжной мостовой, откашливаясь, шаркая подборами башмаков и сапог, серединой улицы шагают раненые солдаты с поручиком Муравьевым. Их девятнадцать. У одиннадцати винтовки, а к ним всего шестьдесят восемь патронов.

Дошли до дворца Харитонова, куривший солдат спросил:

— В каком дому тут царя Николая жизни лишили?

Кто-то из солдат уверенно ответил:

— Вон, гляди, в том, за забором. Ипатьев какой-то ему хозяин.

— Вот как скопытился. Эдаким государством владел, а с жизнью простился в домишке за забором.

Снова шагали молча, покашливая, скобля подборами булыжники.

Собрал восемнадцать солдат поручик Вадим Сергеевич Муравьев. Раненный в голову и руку, он был направлен для лечения в екатеринбургский лазарет, который забыли эвакуировать. Не желая попасть в руки красных, он убедил солдат покинуть город и пешком добраться до реки Тавды.

Муравьев был свидетелем жизни города за последние два месяца. Набитый до отказа именитыми, титулованными и состоятельными беженцами, он жил в липком тумане панических слухов.

Слухи о грядущей катастрофе власти Колчака на Урале стали особенно настойчивыми с того момента, как командарм Михаил Тухачевский принял командование над Пятой Красной Армией и, неудержимо ломая сопротивление пятидесятитысячной армии генерала Ханжина, прокладывал путь к Екатеринбургу.

Столицу Урала страх перед Советской властью держал цепко, уничтожая в людях понятия о долге, чести, совести.

Военные и гражданские власти, не имея возможности справиться с паникой, все еще пытались создавать впечатление о надежной защите города. Генерал Рудольф Гайда в сводках уверял, что город не будет сдан противнику, но свой штаб все же перевел в поезд, стоявший на первом пути городского вокзала.

Ловкие штабные дельцы в рангах генералов и полковников, умело используя людской страх, бойко торговали местами в вагонах и теплушках поездов, покидавших город.

Спрос на любые способы эвакуации был велик, поэтому и плата взималась брильянтами, золотом и даже молодым женским телом.

Поезд генерала Гайды покинул город. Незадачливый командующий только в пути узнал, что в Екатеринбурге оставлены на произвол судьбы кое-какие правительственные учреждения и госпитали. Он просил Омск оказать им срочную помощь присылкой пароходов и по реке Тавде вывезти. Весть о пароходах разнеслась по городу, людские потоки хлынули к берегам мало кому до сей поры известной реки.

На просторах великой России продолжали метаться шквалы гражданской войны, и на землю ее выплескивалась живая русская кровь…

2

На Урале лето девятнадцатого года выдалось засушливое.

При ветре у июньской ночи разные запахи. Пахнет ее воздух росной сосновой смолой, горечью полыни, а то и просто пылью иссушенной земли. Одичалыми порывами налетает ветер на лесные чащобы, яростно раскидывает лесины, столбами поднимает с земли лесной мусор с опавшей хвоей и лихо посвистывает у вершин. Ветер гонит в северную сторону растрепанные облака, низко стелившиеся над землей, седые и неприветливые. Над облаками высокое чистое небо и катится по паутинам притушенных звезд серебряное колесо полной луны. Меняется окраска ночи. Загустеют облака, скрыв от земли луну, и тотчас темнота торопливо прячет в себе все окружающее, но как только облака поредеют, пропуская лунный свет, ночь опять становится похожей на хмурый день.

Беспокойные напевы лесных чащоб не в силах заглушить остальные земные звуки. Издалека доносится настойчивое верещание коростелей, и в птичьих голосах ясно слышалось будто совсем человечье слово: «зря», «зря», «зря»…

* * *

Костры на берегу Тавды медленно догорали и совсем потухли только после полуночи. Только нет-нет да в сером пухе золы вспыхивали живые искры, как зрачки кошачьих глаз.

Беженцы весь день жгли костры возле пакгаузов.

Теперь люди спали. Они лежали на земле, на телегах, на узлах, корзинах и чемоданах. Спали тревожно: вскрикивали, стонали. Жалобно канючили дети.

Прежде здесь, на берегу Тавды, были глухие места. Упиралась в тупик железнодорожная ветка из Екатеринбурга, да возле станционных построек жались друг к другу избенки.

Тысячи людей разных возрастов, сословий и званий съехались к берегу реки на поездах, на скрипучих телегах, приплелись пешком. Это те, которых Октябрьская революция сразу лишила привычных для них житейских привилегий. Еще совсем недавно они надеялись на скорое возвращение к родным местам: в свои поместья, в барские квартиры, в лабазы и лавки в городах. Они действительно верили, что скоро вновь начнут привычную для них жизнь, если уже не в званиях верноподданных империи, то хотя бы гражданами Российской Республики. И конечно, никто из них не сомневался, что все будет именно так, как их ежедневно уверяли в этом фронтовые сводки штаба генерала Гайды.

Но большевики взяли Пермь.

Радужные мечты рухнули, но беженцы все еще не хотели с этим примириться. Захватывая для себя самые удобные места в пакгаузах, в избах, окружая себя пожитками, они и после бегства из Екатеринбурга продолжали доказывать друг другу свои уже не существующие привилегии, считая, что именно их существование крайне необходимо России, которая, однако, продолжала жить и без них, совершая построение и укрепление Советской Республики.

Люди уверяли себя, что победы Красной Армии — временное явление, что всем им не даст на берегу Тавды погибнуть бог и армия Колчака. У них было единственное желание: уплыть с берегов Тавды на берега Иртыша в город Омск, где шла шумная жизнь колчаковской Сибири.

Но проходили тягостные для беженцев дни, наполненные противоречивыми слухами о стремительном приближении Красной Армии, а ожидаемые из Омска пароходы не приходили.

* * *

Из распахнутой двери пакгауза вышла высокая стройная девушка. Перешагнув порог, она остановилась в лунной полосе, а четкая тень от нее отпечаталась на стене уродливым вопросительным знаком.

На девушке строгое черное платье. Светлые волосы заплетены в тугую косу. Анастасия Кокшарова. В семье просто Настенька. Она крепко спала, даже видела сон: прогуливаясь по набережной Невы, остановилась у сфинкса, но неожиданно увидела на его лице брезгливую гримасу. Проснулась влажная от испарины, вышла на прохладу ветреной ночи.