– Ты думаешь, она от меня сбежит? Поверь мне, на этом ваше совместное путешествие не закончится. А теперь отпусти ее. Я верну ее тебе в целости и сохранности!
Но рука охотника остается на моей руке.
– У тебя нет причин отказываться, – говорит часовщик. – Или есть?
– Я пойду с вами, – рычит он.
– Но тогда нам никто ничего не продаст! – утверждает часовщик, вскидывая руки над головой. – Ты ведь именно поэтому пришел сюда.
– Я пойду с вами, – настаивает охотник.
Внезапно часовщик начинает от души хохотать.
– Я знал, что так и будет, но просто не мог в это поверить. Пришлось испытать на собственном опыте. – Все еще ухмыляясь, он открывает мне дверь. – После тебя, дорогая Лилит.
– Как вас зовут? – спрашиваю я часовщика, когда мы стоим бок о бок в портняжной мастерской. Женщина усердно снимает мерки, в то время как две молодые девушки уже старательно шьют.
– О, с именами ты должна быть осторожна, моя дорогая, – мягко упрекает он меня. – Неужели ты не знаешь, что они – ключ к нашему существованию? Без них мы существуем лишь наполовину. Вот почему так важно беречь свое имя, защищать его. Оно – корень, источник всего, – мелодично объясняет он, просматривая ткани. – Тебе прекрасно подошел бы вот этот темно-синий бархат, но для вашего путешествия он совсем не годится. – Часовщик вздыхает и выбирает вместо бархата черную, как ночь, эластичную ткань, которая очень напоминает мне волосы охотника на ведьм. Я чувствую его взгляд. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, что он все еще стоит за дверью и наблюдает за нами. Я чувствую тревожную дрожь портнихи, напряжение на улице.
– Откуда вы узнали, что он пойдет со мной?
– Это моя профессия, – загадочно отвечает часовщик.
– В мое время часовщиков не было, – говорю я, поднимая руки, чтобы портниха могла измерить обхват моей груди.
– Прошло много времени, – соглашается он, внимательно наблюдая за мной.
– Тысяча лет? – спрашиваю я.
Он колеблется, но потом кивает.
– Считается, что упадок Золотого века начался тысячу лет назад. В смутные годы было потеряно столько знаний, искусства и ремесел, что появились часовщики. Независимо от того, какие империи возникают и распадаются, какие правители приходят и уходят, мы храним знание времени, чтобы оно не было утеряно.
– Что вы такое?
– Люди, – смеется он. – Плюс щепотка магии.
– Магии? – восклицаю я. Портниха вздрагивает.
– Ага, – продолжает часовщик, словно не замечая этого.
– Не все ведьмы из Тринадцати – злые. Одна из них создала наше ремесло. Она защищает его своим заклинанием. Так что мы будем существовать вечно.
– Сколько вам лет?
– Мне? – смеется он. – Тридцать четыре жарких лета и тридцать четыре холодные зимы. Она защищает мое ремесло, а не меня самого. Я – всего лишь человек.
– А он? – спрашиваю я, указывая на дверь.
– А, ну тут все несколько иначе, – признает он, беря меня за руку. – Тобой движет месть, ведь так?
Месть.
Я незаметно напрягаюсь.
– Месть не приносит счастья, – тихо говорит он.
– Я не стремлюсь к счастью.
– Нет? – Он вопросительно приподнимает бровь, и его глаза намного мудрее, чем когда-либо были мои. – Ты рада смерти Гретхен?
– Откуда вам известно ее имя?
Он улыбается:
– Мы знаем многое, но не все. И очень немногое – о том, что было до упадка, а тем более – о временах феи-матери.
Фея-мать. Я подношу руку ко рту. Фея-мать, без нее сегодня мы были бы ничем, без нее Гретхен никогда бы не сошла с ума – никто из нас.
– Гретхен должна была умереть, – вздрогнув, отвечаю я. – Для нее так было лучше.
– Ты любила ее, – уверенно говорит он.
– Любила? Феи не могут любить.
– Конечно, могут, – тихо говорит он, кладя руки мне на плечи. – Вопрос в том, хотят они того или нет.
– Нет, – настаиваю я, думая обо всех тех столетиях, когда мы с сестрами вместе создавали Пандору. – Вы ошибаетесь – никто из нас никогда никого не любил.
– Гретхен любила Ганса, – возражает он. – А ты – свою мать.
Я с трудом сглатываю.
– Это было до того, как мы стали тем, кто мы есть.
Он снисходительно качает головой, будто я маленький ребенок.
– Ты всегда была собой.
– Хотите сказать, что знаете обо мне больше, чем я сама? – фыркаю я. – Тысяча лет, а вы говорите, что все было напрасно? Что я тоже могла бы любить? Никогда!
Он поднимает руки и отступает на шаг назад.
– Это все имеет смысл, – просто говорит он.
– Тысяча лет, – шиплю я.
– А ты когда-нибудь задумывалась, почему ее заклинания пали именно сейчас? – говорит он, вытаскивая все новые и новые ткани. Черная кожа, шкура тролля, волчий мех и чудесная мягкая красная ткань. – Это будет великолепное пальто, как раз под цвет твоих губ. – Смеясь, он накидывает ткани друг на друга и бросает сверху бренчащий мешочек. – К закату мы вернемся и заберем готовые вещи! – кричит он, протягивая мне руку. – Пойдем, Лилит!
После недолгих колебаний я хватаюсь за его пальцы. Только теперь я вижу на его запястье большие золотые часы. Стрелки стоят неподвижно, и только слабое тиканье говорит о том, что они идут.
– Часы в вашем магазине, они все показывают разное время.
– Конечно, – говорит он и, не раскрывая загадки, выводит меня на людные улицы. Но как всегда разговоры стихают, как только появляется охотник на ведьм. Даже на рыночной площади толпы людей расходятся, и повисает зловещая тишина. Десятки лиц, старых и молодых, демонстрируют одинаковую осторожность. Жонглеры останавливают свое представление, факир роняет свои факелы.
– Ну, что я говорил? – вздыхает часовщик, кивает и вежливо улыбается людям. – Ты должен был остаться в мастерской. Теперь мы не сможем купить еды. Твое счастье, что торговец оружием заранее согласился продать мне арбалет. Но теперь, при таком внимании… о чем ты только думал?
Я не знаю, что он отвечает.
Не знаю, отвечает ли вообще.
Мое сердце замирает.
Маленькая девочка, лет, быть может, трех, сидит под прилавком с фруктами, держа в своих крошечных белых руках большое краснобокое яблоко. Ее глаза светятся ледяной синевой, она улыбается мне. Вишнево-красные губы. Черные кудри заплетены в маленькие косички.
Дитя феи.
Я опускаюсь на колени и смотрю на нее. Дитя феи – такое же, каким когда-то была я – среди всех этих людей.
– Привет, – говорит малышка. – Ты тоже хочешь яблоко?
