слышала не раз, но сейчас она звучала как-то особенно тоскливо.
– Конечно, когда умирает какая-нибудь старушка, не так жалко, – сказал Сашка.
– Дурак ты, Сашка! – ответила я ему. – Если бы умерла моя бабушка, мне было бы очень жалко. Даже жальче, чем Таню.
Мы проводили грузовик со двора, и Анна Генриховна дала команду идти домой.
– Слава Богу! – прошептала бабушка и потащила нас с Сашкой к нам домой.
Дома она велела нам вымыть руки и сесть за стол. У Сашки зуб на зуб не попадал, и бабушка закутала его в свой старый пуховый платок. Сашка хорохорился, потому что ему было стыдно сидеть в бабушкином платке, но потом сдался. Бабушка налила нам вкусные горячие щи, положила картошечку с котлеткой и налила компот. Сашка съел свой обед за три минуты. Мне не хотелось есть, и, когда бабушка вышла из кухни, Сашка доел мою котлету и картошку.
Потом пришли папа с Айзой, и мы наперебой рассказывали им, как всё прошло.
– Тебе было страшно, Тыковка? – спросил меня папа.
– Нет, папочка. Мне было так жалко Таню и её маму! Но знаешь, зато я нашей маме привет передала.
Папа внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Спасибо, Машенька… Я бы не догадался…
В эту ночь мне впервые приснилась мама. Она подошла ко мне и сказала: «Девочка моя, спасибо тебе! Ты не волнуйся, Таня мне всё рассказала, и я теперь спокойна. И бабушке передай, что здесь хорошо, что здесь нет войн и всякой ерунды. Души не воюют. И ещё скажи папе, что я не сержусь за Айзу. Человек, пока живёт, имеет право на счастье…»
Я так хотела уйти с мамой, она была такая красивая и родная, но мама сказала: «Что ты, Машенька! У тебя ещё столько дел будет! Тебе нельзя, милая!» Сказала и как будто растаяла… Я встала и тихонько пошла к бабушке. Бабушка не спала. Она стояла у окна и смотрела в небо.
– Бабушка, ко мне мама приходила! Ты мне веришь?
– Верю, душа моя…
«Как хорошо, что у меня есть бабушка», – подумала я, забираясь в её кровать.
Часть четвёртая
Глава первая
Сашкина любовь
– Анна Генриховна, можно выйти? Почему нельзя? Нет, я просто хочу знать, почему Кондратьеву и Савкиной можно выйти, а мне – нельзя. Да не дерзю я вам. Нет такого слова? Хорошо: я не хочу вам дерзить, я просто хочу выйти. Зачем это? То есть вы, Анна Генриховна, точно хотите знать, зачем мне нужно выйти? Почему у Кондратьева и Савкиной вы не спрашивали, зачем они выходят? Мне шестнадцать лет, и я сейчас вслух озвучу, зачем мне нужно выйти: я хочу в туалет. Я не хамлю вам. Я просто хочу в туалет. Если вы меня сейчас оскорбите, в школу придёт моя бабушка. Так я и спрашиваю у вас: «Можно выйти?» – а вы меня выгоняете. Не проще было бы сразу меня отпустить? Да не придёт отец в школу. Он работает. Вот объясните мне, Анна Генриховна: зачем вы меня выгоняете, если просто можно было меня выпустить на пять минут? Это я неисправима? Это вы неисправимы. Да ухожу я, ухожу. С вещами. До конца урока осталось семь минут, и я не вижу смысла возвращаться…
В седьмом классе Сашка Макаров влюбился. Тринадцать лет – возраст особый: так и тянет кого-то полюбить. У нас в классе перевлюблялись почти все. Сашка Макаров влюбился в Лену Орлову. Она была первой красавицей класса, и в неё были влюблены половина наших мальчишек. Они не дёргали Ленку за косу, потому что у неё не было косы. Они не носили её портфель, потому что им было стыдно таскать девичьи портфели. Но они активно забрасывали Лену записками, а она давала нам, девчонкам, их читать. Мы читали, горячо обсуждали безграмотных пацанов и коллективно решали, кому Лена Орлова должна отдать предпочтение. Сашка Макаров был на последнем месте, потому что записок он не писал и к тому же плохо одевался.
В душе я страшно ревновала Сашку к этой красавице, но я была Сашкиной подругой, вернее, другом, «почти братом», как говорил Сашка. Самое обидное – что не сестрой, а братом. Со своей проблемой я пришла к бабушке, но спрашивать о любви в лоб было как-то неудобно, и я начала расспрос издалека.
– Бабушка, а расскажи мне, как ты с дедом познакомилась.
– Я не сама познакомилась. Мы тогда жили в Сибири, и у моих родителей были друзья. Очень порядочная семья, тоже из сосланных.
– Они тоже были дворянами?
– Да, конечно. Иначе моя мама никогда не согласилась бы выдать меня замуж.
– А у них был сын. Я угадала?
– Да, душа моя. Ванечка.
– А дед Ваня был красивым?
– Ещё каким… Твоя мама на него очень похожа была, а она была красавицей.
– Жалко, что я в папу пошла…
– Душа моя, ты обязательно будешь красавицей! Просто у тебя сейчас возраст такой. В тринадцать лет все кажутся себе гадкими утятами.
– А свадьба у вас была?
– Была… Мы в церкви венчались. Там маленькая церквушка была. Вот местный батюшка нас и обвенчал. Потом пришли домой, а нас родители с хлебом-солью встретили. Знаешь, Ванина мама такой каравай свадебный испекла, что мы им всю свадьбу накормили. Как пух каравай был. Иногда мне кажется, что я помню его вкус.
– А потом мама родилась?
– Да, перед самой войной. А потом Ванечку моего на фронт забрали, и он погиб почти сразу же…
– Ты плакала, бабушка?
– А как ты думаешь? Жить не хотела, но нужно было маму растить, есть нечего было, холодно, голодно. Мой папа тоже на фронте погиб, а мама не пережила его смерть – с тоски заболела и умерла. Ванечкина мама помогала мне, но она сама еле ноги волокла.
– А разве с тоски можно умереть? От болезни можно, но чтобы от тоски…
– И от тоски можно, Машенька. Очень даже можно.
– А потом почему ты замуж не вышла? Ты никому не нравилась, что ли?
– Ещё как нравилась. Но мне никто не нравился. Один посватался, но он пьющий был. Второй был женат, третий – дурак…
– Бабушка, а если бы ты выбирала, то кого бы из них выбрала: пьющего, женатого или дурака?
– А ты кого бы выбрала, Манечка?
– Я бы – женатого. Пьющий и дурак – это неисправимо.
– Значит, ты готова разрушить чужую семью? Значит, тебе наплевать на чужое счастье?
– Ну, ты же спросила, а пионеры не врут, – ответила я.
– Запомни, Мария Борисовна Берман! Никогда не встречайся с женатыми мужчинами. Твоя радость – это чьё-то горе. Какая-то женщина проклинать тебя будет. Разве это хорошо?
– Плохо. Тогда как?
– А никак. Вот я одна и осталась. Ванечка мой самый лучший был… Кстати, душа моя, а к чему весь этот разговор? Никак ты влюбилась?
– Да ну тебя, бабушка. Это
