общественными группами имел дело автор Хроники? Кому служила и для чего написана Хроника? Вот вопросы, какие нам надо решить[131].
Проще всего начать с последнего.
Сам Генрих в заключении Хроники (XXIX.9) так формулирует причины, побудившие его писать: "Много дел и славных дел совершилось в Ливонии во время обращения язычников к вере Иисуса Христа. Все их нельзя ни описать, ни упомянуть, чтобы не навеять скуки на читателей. Это же немногое написано во славу того же господа нашего Иисуса Христа, кто столько великих и славных побед даровал в Ливонии людям своим, а также во славу возлюбленной его матери. И чтобы слава, подобающая ему за столь достойные хвалы деяния, впоследствии не пала в забвение из-за небрежности и лености людской, решили мы, по просьбе господ и товарищей, смиренно написать о ней и оставить потомкам...".
Старые исследователи Хроники (до издания ее в MGH), задаваясь вопросом, кто были domini — господа Генриха, обыкновенно думали, что он говорит тут либо о меченосцах, либо о епископе и меченосцах[132]. В доказательство приводили ряд других приложений слова domini в Хронике именно к меченосцам[133], а прежде всего место из XVI.4, где епископ в речи, обращенной к ливам, называет меченосцев dominos nostros ac filios dilectos. Так как, однако, по ближайшем изучении, все эти аналогии оказываются не доказательны (поскольку говорят о господах покоренной страны, но не о господах хрониста), а только что приведенная содержит неправильное чтение (вместо nostros, нужно vestros), исправленное в издании MGH, остается признать, что нас ничто не обязывает разуметь в числе заказчиков Хроники, под словом domini, меченосцев, и ничто, наоборот, не препятствует пониманию этого слова, как domini episcopi или domini legatus et ep-us и т. п.
Переходя от терминологических толкований к анализу некоторых мест Хроники по существу, мы получаем вполне определенный вывод и уже не только в этой отрицательной формуле.
Многое, что нам известно о Генрихе, позволяет заранее предполагать, что в борьбе епископа Альберта с орденом автор Хроники мог быть только на стороне епископа. Он — scholaris Альберта, его ученик; от Альберта получил посвящение и приход; несмотря на свое скромное положение, участвует в труднейших дипломатических предприятиях епископа внутри Ливонии, каковы, например, переговоры с восставшими ливами (XVI.4), где, кажется, именно Генрих ("один из спутников") удержал епископов от решительного разрыва с ливами, добился возвращения на переговоры епископа Филиппа рацебургского и затем (прямо поименованный, как его толмач, Генрих из Лэттии) защитил епископа от насилия; вспомним также его роль в качестве епископского комиссара при разделе Толовы с меченосцами (см. выше, стр. 24); тот же Генрих сопровождает епископа Филиппа на Латеранский собор и, вероятно, присутствует на соборе вместе с епископом Альбертом; как епископский священник, Генрих миссионерствует в Толове (XVIII.3), а позднее в Эстонии, ревностно защищая дело епископа перед Андреем лундским.
Вполне естественно будет, если этот ставленник Альберта, притом, очевидно, пользовавшийся и доверием, при возникновении в Ливонии внутренних разногласий окажется на стороне епископа, а не его противников.
Серьезные разногласия между епископом и орденом обнаружились, как мы знаем, уже к началу 1207 г. Альберт, получив от императра "мандат" на Ливонию[134], становится, как имперский князь, юридически носителем верховной власти в стране, обладая притом, кроме светского, и духовным мечом. "Братьям рыцарства христова" (меченосцам) становится ясно их зависимое положение: епископ рижский (хотя бы номинально) — их сюзерен в мирских делах и владыка в духовных; блага "мира сего" — земли, власть и добыча зависят от милости епископа; мощное орудие идеологического подчинения, "меч духовный" — в его же руках.
Между тем орден к 1207 г. уже не разрозненная кучка рыцарей, а сплоченная общими интересами единая организация, что и отличает меченосцев от других (епископских) рыцарей.
Кто были эти "пилигримы" и "крестоносцы", излишне говорить: лучше всего их характеризуют также эпитеты у Маркса, как "крестоносная сволочь", "прохвосты", (die Lumpacii), "псы-рыцари" (Reitershund)[135].
За год военного пилигримства в Ливонии папой объявлено было отпущение грехов, иначе говоря — амнистия по старым преступлениям. Немудрено, что "принимали крест" прежде всего люди, чем-то сильно опороченные у себя на родине, иногда просто преступники, "изгнанные из Саксонии за преступления", как говорится в Хронике Trium Fontium. Рядом с ними шли авантюристы всякого рода, потерпевшие дома крушение и потерявшие надежду на успех, но рассчитывавшие преуспеть и обогатиться за морем, на чужбине.
Даже в хвалебных характеристиках некоторых высших сановников Ливонии у Генриха между строк (помимо желания автора) проглядывают запятнанные биографии его героев. Бернард из Липпэ, епископ семигаллов, на вид весьма достойная фигура, в молодости, оказывается, "в своей стране был виновником многих битв, пожаров и грабежей", за что и был "наказан богом" (XV.4)[136]. Даже Филипп, епископ рацебургский, почитаемый Генрихом и изображаемый в виде святого, попал в Ливонию сильно скомпрометированным близостью к отлученному папой Оттону IV.
Рыцари (и не один Годфрид в XI.4) оказываются в Хронике то лихоимцами и неправедными судьями, то убийцами (как Викберт), то бесчестными нарушителями договоров и предателями.
Епископу нелегко было сплавляться с такими "защитниками церкви" и не раз, видимо, приходилось против воли разрешать им то, чего не следовало, так как иначе они обошлись бы и без разрешения: вспомним, как Альберт дал согласие на битву с эзельским флотом в VII.2. Неповиновение и своеволие едва ли были редкостью в среде пилигримов, если Генрих считает нужным, как бы в виде исключения, отметить (XIII.3): "Пилигримы же этого года готовы были послушно участвовать в работах по постройке стены и в других, где могли служить богу".
До тех пор, пока этот сброд авантюристов оставался только сбродом, управлять им было, хоть и трудно, но возможно: государственной опасности и угрозы верховной власти епископа эти люди еще не представляли.
Иначе пошло дело с возникновением ордена. Учреждение его было неизбежностью для епископа. Не только продолжать завоевания, но и удерживать захваченное было невозможно без помощи постоянной военной силы. Ежегодно сменявшиеся отряды пилигримов и горсточка вассалов, осевших в Ливонии, получив лены от епископа, достаточной гарантии успеха не давали. Между тем перед глазами Альберта был готовый пример и образцовое, казалось, решение задачи — в виде деятельности ордена тамплиеров. Недюжинный политик, он вполне последовательно и остановился на таком решении. Если же позднее обнаружилось, что, учредив орден[137], он сам создал себе "могильщика" или, по крайней мере, вместо орудия, приобрел в лице ордена соперника и противника, грозного своей организованностью, то это, нам кажется, столь же
