Я дернулся в сторону голоса, словно пощечину отвесили. Схватился за топор, но, разглядев говорившегося, успокоился.
Улегся обратно.
– Сразу тебя заприметил, – соврал я. – Как только из люка вылез. Это напускная беспечность, ты же все понимаешь.
– Ну-ну, братец, – он ухмылялся.
Расслабился зря.
Между нами восемь шагов по каменной насыпи, льдистым дорожкам и снежному ковру. Там, у скудного костерка, он и сидел.
Дхал.
Я не последний воин Кхунской Империи и это замечательная новость. Радость резанула шаблон и щеки.
Что еще нужно дхалу кроме собрата, способного прикрыть спину? А сейчас и собрата, который поможет понести бремя сгинувшей культуры, поможет исполнить наследство ее задач. Тяжеленых задач. Задач, ломающих хребет.
И перед ним я показался столь беспечным.
Поморщился.
Неприятно, но ничего критичного.
– А дергался тогда почему? – его голос искрился от иронии.
Для него встреча тоже радость, он не скрывал.
На наплечнике три узора власти.
Сложная мысль заблудилась в лабиринтах разума и разбилась. Все что я смог достать из осколков – по узорам сейчас он опаснее, но это очевидно и детёнышу курсуна.
– Не ожидал что у тебя такой голос, – сказал ему. – Думал ты кряхтишь как пес. Ан нет, вполне приличный кхунский говорок.
Он хмыкнул:
– И поэтому, братец, сразу за топор?
– А как иначе? Нервы взвинчены. Любое несоответствие раздражает дхала первого узора сверх всякой меры.
– Тоже, верно, – он со знанием дела кивнул. – Вам каждого чиха шугаться надо, иначе вас недомерков и ветром перешибет.
Мы откровенно дурачились. Видимо после всего – необходимость.
Возле дхала два мертвых опоссума. Наверняка дозорные. Оружия нет: либо не было, либо он уже забрал.
Рубящие и проникающие раны на мордах. Скорей всего нанес их мечом, хотя оружия при нем видно и не было. Скрывал.
Сам боец тощий, чуть выше меня, но я шире в плечах. На нем висел тяжелый плащ из завитушек серого меха. Сжимал палку, с нанизанной пережаренной ящерицей. Уже частично обгрыз.
И где он ее в таком холоде откопал то?
Ответ: там, где проснулся. Под землей. А где еще? В другом месте он бы не пережил крио-тьму, растащили бы на сувениры.
У него не хватало пальцев и глаза. Указательный и средний на левой потерял недавно. Пустая глазница – старая рана. С учетом обстоятельств страшно представить насколько.
Кожа лица и рук серая, как небо, и очевидно это как-то связано. Возможно скулящий хтон у меня в боку защищал и от яда в воздухе, так как сток-пазы аккумуляторов высокого дхала оскорбляли взгляд пустышками.
Сейчас он возможно также оценивающе разглядывал меня. Хотя, с другой стороны, времени у него было на это предостаточно и раньше, пока я беспечно валялся в снегу.
– Тебя изрядно потрепали. Такие же мышки, – он пнул труп дозорного в голову. – Постарались?
– Да.
– Ничего. Старший здесь, рядом. Я заступлюсь если еще из какой норы на тебя мелочёвка напрыгнет.
– Чего умничаешь? Ты вообще серый.
– Наблюдательный какой, – проворковал он.
– И пальцы где-то оставил.
– Сверх-наблюдательный. Крысы объели пока спал.
– И еще ты одноглазый.
– Ладно, божество-наблюдательности, развед-единица, спец. Не будь дитём. Как тебя зовут?
– Танцор.
Он кивнул:
– Я Звездочёт.
– Почему не Одноглазый?
Мне правда интересно.
– Очень смешно. А почему ты, братец, не танцами меня приветствуешь, а хади знает чем? Грубостью и небоеспособным видом.
Пожал плечами:
– Ненавижу танцы.
– Вот видишь. Боевые клички выбираешь не сам.
– А кто?
Он грустно вздохнул:
– Задница моя, братец.
Я вопросительно поднял бровь.
– Да, одни Заключенные Боги знают, – он махнул трёхпалой рукой. – Я, братец, хоть по голове меня пинай, помню крайне мало.
Звездочет указал пальцем на пустую глазницу и поморщился:
– Раньше здесь, братец, стоял зрительный модуль, но прежний я, большой весельчак по части сборов, оближи его лик чумной хади, естественно глаз с собой в Саркофаг решил не брать. Зачем воину два глаза, да? С двумя глазами же не интересно совсем. Умник хренов. Вот можно было бы себе по морде двинуть – двинул бы. Если б толк был.
