— вздохнул полицейский, — вчерашний хулиган. Мы его предварительно оформили, но нужно собрать показания.
— Панк? — вспомнил я, проведя пальцем по изуродованной поверхности стойки. — Говночел?
— Он самый. Вы же ещё не открылись? Подойдёте? Это не займёт много времени.
— Без проблем, — согласился я. — Исполню гражданский долг.
До отделения полиции от бара сто метров наискосок, что отлично характеризует умственные способности того панка. Пытаться грабить заведение, расположенное буквально у порога полиции, фантастически тупо.
— Слы, чел, маякни полисам, что я не гангста! — завопил панк, увидев меня через решётку. — Я мальца кэш аскал, рили! И пивцо. Слы, чел, мне рили грабёж шьют, во трэш, прикинь? Не надо так, чел!
— Угрожал ли этот человек вам холодным оружием? — спросил меня Депутатор, когда мы расположились в его кабинете.
Ручка в его стальных пальцах нацелилась на желтоватый лист бумаги. Полицейский участок крошечный, единственная камера — просто отгороженный решёткой угол, дверь в кабинет не закрывается, так что панк всё слышит.
— Полис, ты рили гонишь! — кричит он. — Пивцо онли! Жажда, чел! Скажи ему, чел!
— Я бы не назвал это угрозой, — сказал я неуверенно.
— Вот этот предмет вам знаком? — Депутатор достал из ящика стола серый бумажный пакет, вытряхнул из него на стол ножик. Осторожно, через платок, нажал на кнопку фиксатора. Из рукоятки с деревянными накладками со щелчком выскочило лезвие.
— Похож на тот, которым мне царапали стойку, — признал я. — Но рукоять я не видел.
— «Свидетель считает, что нож, изъятый у подозреваемого, похож на тот, который использовался при попытке грабежа», — сказал полицейский вслух и принялся заполнять бумагу перед собой. Почерк у него оказался крупный и ровный, словно образец для школьной прописи.
— Рили, полис, не гони! — панически отозвался из-за решётки панк. — Какой грабёж, ты себя слышишь вообще? Мелкий аск, рили! Ну, чел, не будь говном, чел!
— Произносил ли подозреваемый угрозы в ваш адрес?
— Выражался он довольно невнятно, — сказал я осторожно. — Но мне показалось, что обещание неких проблем прозвучало.
— Да блин, чел! Это же аск, чел! Ну, прогнал я про трабло, ну, что ты, чел! Да ты же и не зассал, рили, не гони, чел! Они же рили меня засадят, чел!
— Так и запишем: «Угрозы неопределённого характера», — удовлетворённо кивнул Депутатор и внезапно мне подмигнул.
Панк застонал безнадёжно: «Это трэш какой-то, рили…»
— Угрожая оружием, подозреваемый требовал деньги… — проговаривает вслух то, что пишет полицейский. — Что позволяет классифицировать его действия как грабёж первой степени с отягчающими обстоятельствами…
— Во-о-от говно-о-о… — заныл панк. — Какими «отягчающими», полис, ну что за трэш, челы!
— С особым цинизмом в общественном месте на глазах у несовершеннолетних… Уборщице твоей семнадцать, ты в курсе? — спросил у меня Депутатор.
— Знаю, — ответил я. — Не наливаю.
— Вот и правильно. Приятно видеть законопослушного гражданина. А этого бандита мы засадим лет на двадцать, и поделом…
— На сколько? Рили, челы, это ж креза! Какие двадцать, я только стойку поцарапал! — заверещал перепуганный панк. — Я столько не жил ещё, мне восемнадцать всего!
— «Подозреваемый признал совершённую им порчу имущества…» — пишет полицейский, медленно проговаривая.
— Рили признал! — кричит панк. — Мой косяк! Сговнил. Каюсь, рили! Возмещу! Простите говночела! Не надо на двадцать!
— Ну, — сказал Депутатор громко, добавив в голос убедительного сомнения, — если пострадавший не будет предъявлять обвинений в нападении…
— Слы, чел, не будь говном, чел! — заныл просительно панк. — Я рили возмещу тебе ту доску!
— Денег при подозреваемом не обнаружено.
— Я исправлю, чел! Языком, блин, залижу, рили! Отработаю, чел! Не губи, чел!
— Ну, я даже не знаю, — сказал я, подмигнув Депутатору, — а как же стресс? Моральный ущерб? Осквернение реликвий?
— Каких реликвий, чел? Ты что гонишь, чел?
— Стойка для бармена как алтарь для священника! — произнёс я громко и поучительно. — Ты мне, можно сказать, в душу плюнул! Моя жизнь никогда не будет прежней!
Полицейский, пользуясь тем, что из камеры его не видно, показал мне большой палец и изобразил беззвучные аплодисменты.
— Ну, блин, чел, ну, что ты, чел… Да я что угодно, чел! — захныкал морально уничтоженный панк.
— С другой стороны, — продолжил я, уловив идею Депутатора, — ломать жизнь человека в столь несознательном возрасте не очень хорошо. Не пойдёт ли он по кривой дорожке вместо исправления, попав смолоду в криминальную среду?
— Пойду, пойду! Рили, чел, клянусь! Побегу, рили! Не дай пропасть, чел! — закричал с надеждой панк.
— Может быть, общественные работы… — изобразил голосом сомнения полицейский. — Но такой тяжёлый проступок, как попытка грабежа… Не будет ли он опасен для жителей города?
— Не буду, чел, не буду, рили! Не губи, чел! — взмолился тот.
— Если бы кто-то взял его на поруки на время условного освобождения…
— Э… что? — теперь уже я напрягся. — Может, лучше, того… этого? На двадцать лет?
— А как же «кривая дорожка смолоду»? — откровенно смеётся над моим испугом Депутатор.
— Ну, может, его там зарежут? — предположил я с надеждой. — Нет человека — нет проблемы!
— Чел, не надо так, чел! — рыдает панк. — Рили зарежут ведь! Не губи, чел! Мамой-анархией клянусь, мухи не обижу! Я не такой стрёмный, как выгляжу, чел!
— Так что скажете? — спрашивает меня полицейский. Сейчас он совершенно серьёзен.
— И к чему это меня обязывает?
— Обеспечить выполнение общественных работ. Присматривать, чтобы не нарушал порядок.
— Чел, ну, пли-и-из, чел! Я рили буду пай-мальчик, чел!
Раньше я бы его послал, не размышляя и секунды. Но то раньше.
— Учти, — предупредил панка Депутатор, открывая решётку, — теперь этот человек для тебя главный. Одна его жалоба, и ты летишь в суд, как пнутый страусом пингвин. Наш судья, уж будь уверен, закатает по максимуму. Он не любит тех, кто обманул доверие общества, и не верит во вторые шансы.
— Роберт, вы для него теперь папа, мама, учитель и воспитательница в детском саду. Намёк на непослушание — и вернётся к той судьбе, которой избежал благодаря вашей безмерной доброте и
