британскому поверенному, что уже известил турецкое правительство, что в случае проведения конференции по выработке мирных условий между Италией и Турцией Россия не станет поднимать вопрос о проливах.
В той же беседе с О’Берном Сазонов посетовал и на другое проявление недоверия со стороны французов. Он считал, что истинным мотивом Пуанкаре являлось опасение, будто во время июльской встречи русский и германский императоры могут заключить некое соглашение в ущерб безопасности Франции[132]. Сазонов считал подобные настроения несправедливыми и не видел никакой необходимости делать по этому поводу особые заявления, подобные предложенному Пуанкаре и тем более содержащие столь неудовлетворительные формулировки. И О’Берну, и Извольскому Сазонов неоднократно заявлял, что французские опасения беспочвенны, отметив в разговоре с английским поверенным, что пять предыдущих встреч каких-либо серьезных долгосрочных последствий не имели и нет никаких оснований ожидать иного на этот раз[133]. Сазонов сердечно просил британского дипломата передать сказанное Грею, чтобы тот посодействовал в донесении позиции Петербурга Парижу[134]; ранее он уже пытался объясниться с Луи, но не питал особых надежд, что его слова будут верно услышаны на набережной Орсе. И действительно, все материалы свидетельствуют о том, что наиболее полные сведения Пуанкаре получал от лондонского посла, в то время как Луи скупо писал из Петербурга, что любое предложение Вильгельма II будет обращено сразу ко всем Великим державам и у него нет цели объединить интересы Германии и России в ущерб другим народам[135]. Телеграммы французского посла в Лондоне Поля Камбона сумели наконец внести ясность как в отношении позиции Сазонова, так и в отношении ее поддержки со стороны британского правительства. Лишь получив доклад Камбона о беседе О’Берна с Сазоновым 20 июня, с указанием на обеспокоенность британцев тем, что текущая ситуация может нанести России оскорбление, вкупе с переданной Извольским телеграммой аналогичного содержания от Сазонова, Пуанкаре согласился вычеркнуть из предложенной формулы упоминание «незаинтересованности», и союзники смогли возобновить обсуждение актуальных вопросов[136].
Вторую – после обеспокоенности французскими подозрениями – причину отказа Сазонова принять изначальную формулу Пуанкаре составляли славянофильские настроения и российская политика на Балканах. В своем изначальном возражении от
18 июня он подчеркнул, что «Россия никогда не объявит – равно как и не допустит сего понять – о своей незаинтересованности в Востоке в общем или же каких-либо восточных вопросах, столетиями составлявших основу ее политики. Подобное изречение с ее стороны стало бы самым настоящим отречением!»[137]В тот же день эту же мысль высказал и сам Николай II. 19 июня Пуанкаре возразил, что desinteressement (незаинтересованность) разумеется здесь как отказ от всяческих притязаний лишь во время данного конкретного конфликта, но отнюдь не в качестве общего принципа и что Франция заинтересована в Ближнем Востоке не меньше России[138]. Сазонова подобные доводы не убедили, и в своем ответе он указал на пример сербской и болгарской делегаций, недавно посетивших Россию для обсуждения нового союза и представления его условий Николаю II, которому предстояло разрешить их территориальные разногласия: подпишись Россия под декларацией Пуанкаре и окажись таковая обнародована, это произвело бы на недавних гостей совершенно «чудовищное впечатление», ибо в подобном шаге они увидели бы «отречение [России] от [своей] исторической роли на Балканах»[139]. Это, как он заявил О’Берну,
…имело бы катастрофические последствия, одним махом ставя крест на политических трудах России последних двух лет. Предложение [Пуанкаре] он расценил как положительно опасное, назвав его «игрой с огнем», имея в виду, насколько я разумею, что вынуждать Россию вскрывать карты на Балканах – дело небезопасное, ибо тогда ей, возможно, придется сделать заявление, у которого будут далеко идущие последствия[140].
Безотносительно заверений французов в обратном такая незаинтересованность вполне «могла быть истолкована в том ключе, что Россия просто потеряла интерес к балканским делам»[141]. Подобное отречение сильно пошатнуло бы ее авторитет и влияние в регионе, серьезно ослабляя возможности русских по обеспечению своих интересов, включая и доступ к проливам с их европейской стороны.
Третьей же причиной несогласия Сазонова с французским предложением являлось неприятие каких-либо ограничений российских возможностей в отношениях с Турцией. Настаивая в беседе с Луи 18 июня, что Россия «не намерена ставить вопрос об открытии проливов», Сазонов тут же заявил, что подобный подход отнюдь не означает, будто «его руки связаны» в принятии политических решений[142]. Несмотря на довольно скудный объем имеющихся данных, такая интерпретация отлично сочетается с общим видением Сазоновым русской политики в проливах. Пусть и предпочитая откладывать любые конкретные действия в этом отношении до поры, когда Россия будет к тому основательно готова, Сазонов, конечно, не мог предвидеть всех возможных вариантов развития событий, а потому должен был сохранять свободу для маневра. Согласиться же с заявлением о незаинтересованности означало серьезнейшим образом поступиться русскими правами в проливах.
Под нарастающим давлением Петербурга и Лондона, а с ними вместе и времени, поскольку «свидание» императоров неумолимо близилось, 22 июня Пуанкаре согласился снять фразу о незаинтересованности; уже в ближайшие несколько дней правительства союзных держав согласовали новый текст, весьма близкий изначальному варианту Пуанкаре – за исключением известной спорной сентенции. Хоть в частном письме Извольскому Сазонов и охарактеризовал ситуацию как лишь «академический обмен мнениями», проявленное им упорство свидетельствовало, что дело было куда серьезнее[143]. Ему удалось избежать нежелательных политических ограничений, сохранив при этом взаимоуважительные отношения с партнерами по Антанте. Французы, однако, так и остались в неведении относительно конкретных намерений русской стороны, даже несмотря на вполне безобидный исход «свидания» Николая с Вильгельмом в Балтийском порту.
В ходе этой встречи, прошедшей в начале июля, были затронуты вопросы двусторонних отношений, вероятности войны на Балканах, последствий до сих пор не оконченной Итало-турецкой войны и экономической ситуации в Китае[144]. Несмотря на довольно обширный список тем, проливов в нем не оказалось – по этому поводу «между нами не было заключено, ни даже подготовлено, никакого особого соглашения», заключает свой отчет царю Сазонов[145]. Будь тогда у России стремление заключить некое новое соглашение по проливам, подобная личная встреча предлагала для того идеальные условия, коль скоро же подобных стремлений она не имела, момент был упущен.
Еще до возникновения расхождений относительно «незаинтересованности» было назначено и франко-русское «свидание» с целью уладить накопившиеся разногласия держав [Poincare 1926–1933, 2: 99-100]. Обеспокоенные известием о встрече императоров, французы запросили перенос визита – Россия охотно согласилась, и Пуанкаре посетил Россию с 9 по 16 августа. В первые же дни французский министр имел продолжительные встречи с Николаем II, Сазоновым
