ствол, я, наконец, выбираюсь обратно, на дорогу – нужно шагать дальше, меня ждёт работа на площадях…
Через полчаса дорога выныривает из-под хвойных лесов. Дальше – пологие склоны сопок покрыты лишь зарослями бамбука, с кое-где одиноко стоящими, мощными деревьями дуба монгольского.
– Даааа! – прицениваюсь я, к этим пространствам, – Придётся погрести! Никуда не денешься…
Вот! Прямо с дороги, я вижу огромный дуб! Я вхожу в стену бамбука…
Раздвигая руками листья и стебли бамбука перед лицом, я наконец подгребаю к широченному стволу. Задираю лицо вверх – ветром, у этого гиганта обломило половину вершины. Но, от этого, он не кажется менее огромным!
– Ух, тыыыы… Сколько же, ты, диаметром? – громко разговариваю я, стоя у колонны дубового ствола по плечи в бамбуке, – Сто восемь сантиметров! Вот, это, даааа!
Необходимость обозначать своё присутствие в этом лесу, заставляет меня постоянно и громко разговаривать, сам с собой…
Колеи заросшей, вездеходной дороги опять виляют под тень хвойного леса. В распадке ручейка, прямо у дороги, высится очередной деревянный гигант.
– Бог ты мой! Калопанакс! – я, в изумлении, обхожу вокруг ствола дерева, трогая пальцами его, отслаивающуюся толстыми, вертикальными тяжами, кору, – Глазам не верю!.. Сколько же, твой диаметр?!
Ствол дерева, мощной колонной уходит вверх. Я достаю свою рулетку.
– Сто девять сантиметров! – кричу я через минуту, – Подумать только! Рекорд породы!
Я шагаю дальше…
Метрах в семидесяти от дороги вправо, в колке хвойника, скрипучими, пронзительными голосами, на весь лес верещит хор птичьих глоток! Такой же хор я слышал позавчера, на Алёхино. Только, сегодняшний галдёж – куда как пронзительнее!
– Орут-то как! – заинтересованным взглядом, я обшариваю окрестности, – Чьи же, это?
Слева, над редкими кронами бамбукового склона, к колку хвойника, стремительным, ныряющим полётом проскочила чёрная птица! Размерами и окраской, она похожа на ворону. Вскоре, с той стороны, раздаётся её пронзительный и протяжный крик: «Ки-ииии!».
– Желна! – раскрываю я глаза, – Так, это – твои птенцы, так голосят!
– Ки-ииии!
Этот крик, хватающий за душу острой тоской, я ни с чем не спутаю – это желна, чёрный дятел. В детских сказках, леденящие сцены с бабой Ягой, озвучивают именно этим криком.
– Ки-ииии! – несётся над лесом, тоскливый крик.
– Желна! – издалека, с дороги, улыбаюсь я дятлу, – В Японии, ты официально считаешься очень редкой птицей! Очень, очень редкой!
– Ки-ииии! – кричит желна.
Через несколько минут, я шагаю по дороге, дальше. По обеим сторонам сухо шелестит листвой безбрежное бамбуковое море…
В пойме следующего ручья, я натыкаюсь на нового рекордсмена! «Натыкаюсь» – не то слово! Как можно наткнуться на исполина?! Он виден издалека. Он на голову выше окружающего его леса!
– Вяз японский! – громко разговариваю я с деревом, – Второе твоё название – вяз долинный… Цельные листья, напоминающие берёзовые… Ох, ты и здоров! Сколько же, твой диаметр?!
Я лезу в рюкзак за рулеткой…
– Окружность ствола четыре метра и два сантиметра! – громко говорю я, себе, – Это значит, что диаметр ствола – сто двадцать восемь сантиметров! Самое толстое дерево на Кунашире! Рекорд! Урааа!
Я шагаю, по колее дороги, дальше…
Впереди – новый гигант!
– Вяз японский! – кричу я, опуская на дорогу свой рюкзак.
– Диаметр – сто двадцать пять сантиметров! – через пару минут снова кричу я, – Мне, сегодня, везёт на огромные деревья!
Час за часом, я шагаю по колее зарастающей дороги, периодически замеряя диаметры стволов особо толстых тисов, калопанаксов, клёнов, дубов… А, вот, пихта – большого диаметра не достигает! Инженер Андрей сказал мне, что пихта генетически предрасположена к гнили, у неё мягкая древесина. Пихта теряет товарную ценность уже к восьмидесяти годам жизни… Во всяком случае, самая толстая, измеренная мной, пихта имеет диаметр всего семьдесят восемь сантиметров.
Но, зато, сегодня – мне встретилась ель, диаметром ствола сто семнадцать сантиметров! Сто семнадцать! Это потрясающе огромное дерево! Кажется, что крупнее этой ели, деревья быть не могут…
Всё по дороге, наконец, я выхожу на пологие склоны, обращённые к озеру «Песчаное». Здесь растут чахлые, вторичные березняки. Хилые, трёхметровые берёзки торчат из полутораметрового «моря» бамбука. Всё это «счастье» покрывает обширные площади, в прошлом занимаемые темнохвойными лесами.
Всё! Я в точке! Здесь, я должен свернуть с дороги под прямым углом влево и двигаться в сторону озера Песчаное. Там – площади лесоустроителей. Я схожу с дороги и гребу, гребу по бамбуку! Гребу нескончаемо долго…
Мало того, что я ничего не вижу и не слышу! В этих плотных и высоких зарослях бамбука, совершенно нет движения воздуха! Духота – невыносимая! Чахлые берёзки поражены каким-то насекомым – вредителем. Пожирающие листья мелкие, зелёные гусеницы, от резкого сотрясения деревцов, при моём «проплывании» по бамбуку мимо них, катапультируются по тонким паутинкам, вниз. И нескончаемым потоком, сыпятся мне на шапочку, за воротник, на очки…
Я устаю отбиваться от опутывающей лицо и очки паутины, от омерзительных гусениц за шиворотом. Да и сама гребля по бамбуку – занятие не из лёгких. Пот заливает мне глаза и очки, дрожащей капелькой постоянно висит на кончике носа…
Впереди, прямо на моём пути, среди бамбуково-берёзового моря, чёрным исполином возвышается огромный тис! Через пяток минут, весь в мыле, я, в изнеможении вываливаюсь из бамбука под дерево.
– Фуууу! – хрипло выдыхаю я, воздух.
Тень обширной, густой кроны тиса, не даёт расти бамбуку. Здесь – ничего нет, и я вываливаюсь в эту пустоту! Неуверенно пройдя на непослушных ногах, по голой земле шагов пять, я валюсь спиной к широкому, красному стволу гиганта…
Только через несколько минут, чуть отдышавшись, я начинаю шевелиться, развязывая рюкзак…
Как и следовало ожидать, этот тис – не исключение из общего правила.
– Ты, тис – тоже барабан! – громко разговариваю я с деревом, разматывая жёлтую ленту рулетки по стволу, – Хотя и очень огромный! Сколько же, твой диаметр?..
– Так!.. Четыре метра шесть сантиметров на рулетке. Это… сто двадцать девять сантиметров! Вот, это, даааа! Таких толстых тисов – больше, нигде нет! Ни в Приморье, ни в Хабаровском крае…
– Сколько же, тебе, может быть лет? – озадачиваюсь я, чуть позже, – Диаметр – сто двадцать девять. Значит, радиус составляет шестьдесят пять сантиметров. Значит, возраст… примерно тысяча девятьсот пятьдесят лет. Почти две тысячи лет! Это круто…
Я громко разговариваю с тисом, поглаживая его гладкую, отливающую красной медью, кору: «Ну, ты тис, даёшь! Ты живёшь уже две тысячи лет! Как же много ты видел… Пихта живёт – лет сто двадцать, максимум. Ель живёт триста пятьдесят лет. Значит, Кунаширские хвойники сменяются раз в триста – триста пятьдесят лет. Значит, за две тысячи лет сменилось шесть поколений ельников! Шесть раз, вокруг тебя, полностью сменился лес! Тис! Ты самый старый из всех живых, на Кунашире!».
Чуть отдохнув, я шагаю из-под тисовой кроны, в бамбук. Опять,
