на этой площади, я всё-равно на кого-нибудь нарвусь! Дело – лишь во времени. Не сегодня – так завтра, не завтра – так послезавтра…
Весёлые расклады, нечего сказать! Двигаться бы мне по лесу – по прямой линии! Тогда, вероятность встречи с медведями не была бы такой высокой…».
Утро. Я выхожу на крыльцо балка Алёхинского кордона: наступает хороший, погожий день. Рабочий день!
– Шшшшшшш! – я делаю глубокий вдох, такого ароматного, лесного воздуха, – Ах, какой запах!.. Нужно собираться в лес. Сегодня нужно будет крутнуться по дальним окрестностям бассейна речки Алёхина».
Я гоню прочь тревогу: «Меньше сентиментальности! Вчера обошлось – обойдётся и сегодня!».
Брезентовые брюки, туристические ботинки, свитер под брезентовой штормовкой, лыжная шапочка на голове, тесак на поясе, ботанический рюкзачок за плечами. Что ещё нужно охотнику за растениями?!
– Вперёд! – командую я сам себе, – Труба зовёт!
Склоны сопок, прикрывающих долину речушки Алёхина с севера, покрыты сомкнутыми массивами хвойных лесов. Я шнуркую от дерева к дереву, от дерева к дереву. Чем заинтересуется мой ботанический глаз – туда и поворачивают мои ноги.
Зигзагами, я продвигаюсь вдоль склона речной долинки. Вокруг – мёртвопокровный пихтарник. Под ногами – чистая лесная подстилка, из хвои. Ею совершенно гасятся звуки моих шагов. Я плыву между пихтовыми стволами в полном безмолвии! Как призрак! Эта, напряжённая тишина режет мне слух, и я часто кричу, оповещая лес о своём присутствии.
– Эгей! Это я, здесь! – ору я на весь лес.
Через пару минут, я снова горланю на весь лес: «Эгей! Это я, здесь иду!»… Вот, впереди, среди частокола светло-серых пихтовых стволов, вырисовывается тёмно-вишнёвый, гладкий ствол тиса!
– Тис!
Я сворачиваю к дереву…
Ощупываю руками гладкую поверхность ствола – живой, полновесный ствол!
– Тис! Какой ты толстый! – громко говорю я, тису, – И даже – не барабан! Молодец!
Я достаю из рюкзачка рулетку…
– Так! – громко разговариваю я, сам с собой, – Девяносто шесть сантиметров!
Оглядываюсь по сторонам – стволов тиса, на этом участке хвойника, так много!
– Ух, ты! – удивляюсь я, – Не меньше двух единиц в составе древостоя!
Нормальным языком, это означает, что тиса – не менее двадцати процентов от количества стволов! Два ствола из десяти!..
А, вот! Впереди – толстенный ствол ели! И я подворачиваю к ней.
– Ка-кая! – я восхищённо шлёпаю ладонью по бляхам коры, – Сколько же, твой диаметр?
Я разматываю жёлтую ленту своей рулетки, обходя вокруг ствола…
– Ого! – я смотрю на деления рулетки, – Три метра сорок два сантиметра! Значит, диаметр – сто девять сантиметров!
– Сто девять! – визжу я, – Рекорд породы!
На удивление толстый ствол ели, почти без збега, ровной колонной уходит ввысь.
– Ох! Какая же ты! – я опять, восхищённо качаю головой и с сожалением отнимаю руки от елового ствола.
Дерево ощутимо притягивает меня к себе, своим здоровьем и силой. Так бы держал руки и держал, и держал…
В очередном распадке, среди бледно-серых, гладких стволов пихт, резко выделяется очередной толстый тис! Ядрёный ствол этого дерева темнеет красной медью гладкой коры. Разматывая свою рулетку, я обхожу вокруг ствола.
– Так!.. Твой диаметр – восемьдесят один сантиметр! – громко сообщаю я тису.
А, вон! Рядом! Ещё тис! И, даже, большего диаметра!
– Так… девяносто два сантиметра! Здорово! – радуюсь я и тут же огорчаюсь, – Вот, только, ты – барабан.
– Как жаль… – я успокаивающе похлопываю тис ладонью, по гладкой коре.
Мне, действительно, его жалко. По накопленному за эти дни материалу, я могу сказать, что тисы толще восьмидесяти сантиметров – все пусты. Они – не просто дуплисты! Их толстые стволы представляют собой вертикальные трубы. Я думаю, что это – болезнь старости, в этом роду долгожителей…
От моего внимательного глаза не укрывается тот факт, что сегодня – едва ли не каждый второй ствол пихты расчерчен медвежьими когтями! Часто, под сумраком леса, мне в глаза бросаются дорожки положенных медвежьими лапами редких соломин вейника. Сегодня, сеть этих медвежьих набродов так густа! Такого, на Сахалине, не увидишь. Моя тревога усиливается, и я постепенно заворачиваю круг своего маршрута вправо. Я и так, сегодня, забрался – чёрт знает куда…
В тыльной части бассейна речки, я упираюсь в старые вырубки. Здесь, когда-то рубили лес. Делянки заросли молодняком пихты и берёзы. Я лезу напрямик…
Но, через этот жердняк замучаешься прорываться! Такой частокол, в своей лесной жизни, я ещё не встречал! Подёргавшись пару минут между вертикально стоящими жердями стволиков, я круто сворачиваю вниз по склону…
И через десяток минут сваливаюсь в распадок речки! Днище распадка покрывает высокотравный ольховник. Здесь – такой густой подлесок, из высоченных кустарников! Сплошные заросли бересклетов, сирени, гортензий, смородин… А лопухи! Видимости – практически, никакой! И я часто хлопаю в ладоши и громко кричу. Мои хлопки: «Бах! Бах! Бах!» и вопли: «Эгей! Это я иду! Это я, здесь иду!» далеко разносятся по лесу…
Наконец, впереди, в просветах крон затопленных снизу лопухами огромных, баобабообразных вязов, показалась чёрная крыша Алёхинского кордона!
– Фуууу! – измученный за день тревогой, я с трудом перевожу дух, – Всё хорошо… Вот и сегодня! Я отработал в полную силу. И сегодня всё обошлось…
Новое утро. Я ухожу из местечка Алёхино на север, в район, где тоже ни разу не был. Где-то там, на склонах сопок, с юга подступающих к озеру Песчаное, меня ждёт работа на пробных площадях третьего отряда лесоустроителей. Я знаю точку на карте…
На Алёхино я больше не вернусь – к ночи планирую выйти на кордон, что стоит на мысе Четверикова.
Я шагаю по лесной дороге из Алёхино. Кругом – буйство южного, смешанного леса. Моя дорога – это глиняный туннель в джунглях! Здесь, раз в месяц, проезжает вездеход. Кроны деревьев смыкаются над головой, неба не видно!..
Вот! Скользя по глиняной кромке гусеничной колеи, я буквально упираюсь в толстенный берёзовый ствол!
– Берёза Эрмана! Какая огромная! – я снимаю рюкзак на землю и достаю рулетку, – Диаметр ствола… девяносто семь сантиметров! Круто!
Этот диаметр намного улучшит показатели каменной берёзы, в моей диаграмме…
Дорога начинает петлять по склонам пологих сопок, среди массивов спелых, елово-пихтовых лесов. И вот, уже по обе стороны дороги высятся стройные стволы высоченных елей. Своими вершинами, эти ели подпирают само небо! Таких высоких елей, я ещё не встречал!
– А что, если замерить их высоту? – озадачиваюсь я, – Ведь, у меня – с собой высотомер!
Я распаковываю, на дороге, свой рюкзак и оставив его, шагаю с прибором в ельник. Вот! Я отмериваю от ствола ели ровнёхонько двадцать метров, разворачиваюсь и нацеливаюсь высотомером на её вершину…
– Тридцать три метра! – я даже смаргиваю и не верю своим глазам, – Тридцать три? Тридцать три!.. Это самые высокие деревья, на всём Кунашире!
Вволю нарадовавшись и обтрогав руками не один толстый, еловый
