отравиться, но взял себя в руки.
Шираху было 38 лет, когда он предстал перед Международным судом как военный преступник. Ширах был не только самым молодым среди нацистских главарей, сидящих на скамье подсудимых, но и самым ревностным последователем теории “чистокровной арийской расы”. На процессе Ширах пытался приуменьшить свою вину, но суд не поддался его ухищрениям, и он был отправлен на 20 лет в тюрьму Шпандау. Оказавшись в тюрьме, Ширах все же был удивлен. Он думал, что его повесят.
В 1948 году Ширах передал небольшую записку своей жене Генриетте. В ней он сожалел о том, что они “не ценили своего счастья, которому, правда, всегда угрожала опасность. И хотя прежнее время никогда не вернется, но все равно то, что оно было, это уже счастье”. Генриетта Ширах не стала вдаваться в воспоминания: она впоследствии просто развелась со своим мужем. Генриетта жила и работала в Мюнхене. В конце недели уезжала в Урфельд на озеро Вальхензее, где у нее был большой дом. Дом был куплен на деньги, заработанные ею, когда она была ассистентом в фотолаборатории отца. Второй старинный особняк, похожий на английский замок, — свадебный подарок отца, находился вблизи Бад Кохеля в Баварии.
Отец Генриетты Генрих Гофман, ярый приверженец национал-социализма, до 1938 года был владельцем небольшого фотоателье, зарабатывал “на хлеб” фотографированием обнаженных танцовщиц. Потом переключился на издание порнографических открыток. Натуру для своих съемок Гофман подбирал во второразрядных кабаре. Одна из многочисленных натурщиц стала его помощницей. То была 18-летняя Ева Браун — девушка из толпы, одна из тысяч юных созданий, кто восторженно приветствовал фюрера на митингах и бросал цветы под колеса его автомобиля.
В один из дней Гофман взял ее на съемку предвыборного митинга. Гитлер был полон сил, популярность партии росла, публику после митингов, чтобы освободить проезжую часть, приходилось разгонять конной полицией. Он владел полностью аудиторией, гипнотизировал публику независимо от смысла сказанного. Ева не была исключением. За публичной съемкой последовала частная, затем — интимный обед, завершившийся в постели. Ева стала любовницей Гитлера, она была моложе его на двадцать три года. Она родилась в Мюнхене в семье школьного учителя. Сдержанная, даже застенчивая, она мало интересовалась политикой, отдавая предпочтение спорту, чтению романов и просмотру кинофильмов. Гитлер сделал ее финансово независимой, передав права на публикацию собственных фотографий ей и Генриху Гофману. Это был самый долгий роман Гитлера, который закончился заключением брака в апреле 1945 года, за день до того, как он дал цианистый калий ей, собаке и покончил с собой.
Генрих Гофман в самое короткое время сделал блистательную карьеру, основал большое издательство и ревностно служил нацистам. В 1950 году мюнхенским судом Гофман был приговорен к пяти годам тюремного заключения, в течение 10 лет после отбытия наказания ему запрещалось заниматься фотографированием и издательской деятельностью.
Генриетта, оправдывая развод, утверждала, что она не оставила своего мужа в беде в тяжелую минуту, а стала “вдовой” нацистского режима еще задолго до Шпандау — ее муж “женился” на нацизме и его гитлеровской молодежной организации. Изолированный от внешнего мира, Ширах, по его собственному признанию, вел в тюрьме жизнь “тибетского монаха”. Впрочем, по словам Генриетты, в совместной жизни Ширах всегда был далек от всех и всего, включая ее и детей.
В своих письмах, полных философских рассуждений — весьма, кстати, противоречивых — о смысле жизни, поэзии и религии, Ширах никогда не обращался к жене с теплыми словами участия, ни слова не писал о воспитании детей, не интересовался материальным положением семьи. Он всегда думал только о своих идеях. Ни на свиданиях, ни в письмах из тюрьмы, вплоть до развода, он ни разу не поинтересовался, как она живет, как зарабатывает деньги. Но зато он мог “осчастливить” ее очередной сочиненной им и оторванной от жизни поэмой.
Генриетта, судя по всему, не витала в облаках и вполне прозаически выговаривала в письме Шираху: “Ты хоть раз задал себе вопрос, как мы ухитряемся существовать? Вместо того, чтобы, сидя в своей камере и изучая философию, латынь, французский, сочиняя стихи и обдумывая свое место в истории, как ты это называешь, ты подумал бы и поинтересовался, где взять нам обычный кусок хлеба? Ты оторвался от всех и вся, ты по-прежнему витаешь в облаках. С годами я поняла, что твоя навязчивая идея о месте в истории и идеалистические мечты все дальше и дальше удаляют тебя от меня и детей.
Помнишь тот день в 1943 году, когда я приехала в Берхтесгаден из Амстердама, где была у друзей? А журнал “Лайф”, купленный мною при возвращении через Лиссабон? Я показала его Гитлеру, который, как ты знаешь, вряд ли когда-нибудь читал иностранную литературу. Я обратила его внимание на статью в журнале о войне и ее жестокости. Ты помнишь, что произошло? Ты был в комнате в то время. Гитлер вспыхнул и сказал мне: “Вы, люди, должны научиться ненавидеть, каждый из вас. А вы слишком сентиментальны”.
Я увидела, что мое присутствие разгневало фюрера и ушла. Мартин Борман ходил взад и вперед, старался успокоить Гитлера. Поднимаясь по лестнице, я услышала звуки симфонии Вагнера “Сумерки богов” и вдруг поняла, что те, которых я только сейчас покинула, обречены. Они конченные люди.
При встрече я рассказала тебе о своем предчувствии. Ты обозвал меня дурой, которая не поняла, что сегодняшний мир — мир жестоких людей. Я всегда что-то не понимала, в твоих глазах я всегда была дурой.
Когда гитлеровская Германия потерпела крах и нас окружили развалины, я была уверена, что ты попросишь меня принять вместе с тобой яд, как это сделал Геббельс со своей женой и детьми. Наш лучший друг Колин Росс (американский писатель, который жил в Германии и работал на нацистов во время войны. — М. Н.) сказал: “Я сделал неправильный шаг и я должен нести ответственность за последствия”. После этого Колин сам вырыл себе могилу в саду нашего дома в Урфельде и застрелился в гостиной.
Я похоронила его, завернув в брезент его любимой палатки, и тогда я была готова принять смерть вместе с тобой. Ты ответил мне: “Я не могу покончить с собой. Вначале я должен очистить свое имя и занять соответствующее место в истории”. Как всегда, ты был далек от реальной действительности. Если бы я приняла яд, это, может, избавило бы меня от страданий и сохранило бы жизнь моим детям. Я очень часто высказывала тебе свои чувства, но ты всегда игнорировал их, так как был не способен оценивать реальность”.
