сало, молоко, сметана, яйца…
Он рассмеялся, довольный своей шуткой.
Рассмеялись и мы с Ивановым. Вот уж этот Шмаков на выдумки горазд! Штукарь, каких поискать!
Я снял с огня круглый армейский котелок с дымящейся тушенкой и скомандовал;
— Отставить разговорчики! Подсаживайтесь ближе! Васю не требовалось упрашивать и уговаривать.
Он мигом достал свою алюминиевую ложку.
Вскоре от тушенки осталось одно, как говорится, приятное воспоминание.
Приступили к чаепитию. Сахара у Шмакова заведомо не было. Еще накануне он расправился с ним, приговаривая свое: «Убьют — пропадет…» Мы пожалели его и выделили из своих запасов.
Чаевничать все мы любили, и одной кружки на каждого показалось маловато. Шмаков вызвался сбегать к роднику и через минуту-другую вернулся, бережно держа плоский трофейный котелок с водой.
Едва Шмаков уселся на свое место у костра, как в стороне промчались наши штурмовики. Летели низко, чуть не задевая верхушки деревьев.
— Серьезная машина, — заметил Иванов и подложил в огонь несколько сухих веточек. — На себе испытал. До сих пор не пойму, как жив остался…
— Впервые слышу, — молвил я.
— Тебя, Ваня, тогда не было в роте. В госпитале лежал после Ингульца.
— Ингулец, Ингулец… — вздохнул Шмаков. — Сколько наших полегло на той переправе! Дорого она досталась…
— Так вот вскоре за Ингульцом работенку нам дали, — продолжал Иванов, — два прохода для разведки подготовить. Взял я Петю Кравчука, его, — кивнул он на Шмакова, — еще несколько человек… Не один час провозились мы под носом у немцев. И без моих слов отлично знаешь, что такое противопехотки и как снимать их опасно. Да еще ночью, в кромешной тьме, когда своих пальцев не видишь и все на ощупь делаешь… К своему переднему краю подползли, когда уже светать стало. Устали зверски, но на сердце было радостно. Задание выполнили удачно, потерь нет.
Один за другим все ребята забрались в траншею. Последним перевалился через бруствер Петька Кравчук…
— А я в это время… — перебил Шмаков, желая что-то уточнить, но Иванов укоризненно посмотрел на него, и тот умолк, виновато заморгав глазами.
— После Кравчука наступил мой черед, — рассказывал дальше Иванов. — Приподнялся на локтях, и в этот миг за спиной началась бешеная пальба.
«Засекли, черти!» — подумал, но ошибся. Гитлеровцы стреляли по штурмовику. А он, несмотря ни на что, утюжил и утюжил немецкие позиции… Все же отчаянные храбрецы эти летчики! На земле всегда найдешь, где укрыться, а каково им в воздухе…
— Сиденья в самолетах бронированные, — вставил Шмаков.
— Бронированные, — согласился Иванов, — да попробуй полетай, когда в тебя изо всех видов оружия палят. Саперная рота санаторием покажется… Так о чем это я?
— Ну как «Илюша» немецкие позиции утюжил, — подсказал я.
— Ага! Слушайте дальше. Переживал я за штурмовик. Вот-вот, думаю, накроют, собьют. Но он отвернул в сторону и вырвался из зоны обстрела… И тут на какую-то секунду-другую летчики, видимо, спутали, где свои, где чужие. Спутать было легко — наш передний край совсем близко от немецкого отстоял. Не успел я сообразить, что и как, а по земле около меня застучали пули. Над головой с ужасающим ревом пронесся штурмовик.
Бывает же такое! Война ведь, случаются ошибки…
Откровенно скажу, в ту минуту чувствовал себя очень даже неуютно. Теперь мне ясно, почему немцы прозвали эти машины «шварце тод» — «черная смерть».
Одна пуля каблук сапога пробила, другая шапку задела, и я только чудом остался жив и невредим.
— Везучий ты, что и говорить. Под счастливой звездой родился, — вздохнул Шмаков. — Сто лет проживешь.
На прогалину вышел командир роты Очеретяный. Незадолго перед тем ему присвоили звание капитана, и на полевых погонах появилась четвертая звездочка.
Яловые по ноге сапоги начищены, хоть смотрись в них. На широком офицерском ремне кожаная кобура с пистолетом ТТ, финский нож в чехле. Через плечо полевая сумка с компасом между ремешками.
Капитан посмотрел на часы, швырнул на землю окурок цигарки, старательно растер его каблуком.
— Попомните мое слово, братцы, сейчас построение скомандует, — сказал Шмаков. — Кончай ночевать!
2
Прибыли мы на боевой участок восточнее Витебска. Места заболоченные, топкие. Озер, ручьев и ручейков не сосчитать… Проселки — грязное месиво, по которому не то что двигаться, ноги вытащить трудно. А попробуй сунуться с танками, артиллерией…
Кто мог предположить, что именно здесь, в лесах и болотах Белоруссии, готовится генеральное наступление, что тут наши войска прорвут глубоко эшелонированную оборону немцев.
Всего этого, разумеется, мы не знали и знать не могли. Солдат видит лишь то, что делается в полосе его взвода, ну пусть роты. Вышла рота на выгодный рубеж, захватила удобную позицию — радуется солдат. Думает, что на данном направлении самые что ни на есть важные задачи решаются. Отошла рота назад — и кажется солдату, что положение аховое, что весь фронт попятился.
К тому времени, о котором идет речь, союзники высадились в Нормандии. Был открыт — наконец-то! — столь долгожданный второй фронт в Западной Европе, Теперь-то, надеялись мы, война быстро кончится.
Ведь, если по-настоящему разобраться, человек не для того родится и на земле живет, чтобы воевать. Работать мы хотели, строить, учиться… И все наши солдаты по дому, по своим родным очень даже соскучились.
На фронте временно стояло затишье, и роте поручили укрепить лежневку фашинами — связками прутьев хвороста.
Да-а, я на себе испытал, что война не только лихие схватки да удалые разведки, а тяжелый, изнурительный труд. Ни днем, ни ночью не прекращались работы на дороге. Прикорнул на несколько часов, и снова за пилу, топор, лопату.
Но и сон тот вполглаза был несладок. Невдалеке лежало болото с растущими по закрайку низкорослыми узловатыми соснами. С этого болота прилетали тучи комаров. Они безжалостно набрасывались на нас. Лица у всех распухли от укусов.
Еще больше комаров досаждала мошкара. Она лезла в глаза и уши, мы ели ее с перловым супом, гречневой кашей и картофельным пюре, которые готовил повар Черешня в новенькой полевой кухне.
Старшина роты привез какую-то мазь с замысловатым названием, но она мало помогала. Вася Шмаков уверял, будто от этой мази комарье становится еще злее и нахальнее. Но так ли это или нет, трудно было проверить. Мошкара и комары одинаково набрасывались и на тех, кто пользовался мазью, и на тех, кто ее не признавал, спасаясь махорочным дымом.
Капитан Очеретяный неотлучно находился с нами. Частенько сам брался за топор или лопату… Ну а если ротный командир не прохлаждается и на гимнастерке у него соль выступает, то солдату и подавно отставать неудобно. Пусть жара, пусть комары поедом едят и пот глаза
