за что и должна была выслушать лекцию о третичном периоде: «Альп еще, может, не было, когда янтарь этот был смолой, а ты — пуговица!» «А что же это такое, скажи на милость?» «Игра природы!» — важно отвечал Иван Артемович.
Камешек или что там еще, застрявшее в янтаре в оные времена, в самом деле, был необычной формы: правильный диск с утолщениями к центру, испещренный с обеих сторон круглыми ямочками и выпуклостями: отливал он фиолетовым блеском, напоминающим о кристаллике неразведенных чернил. Лиловое это пятнышко в медовой прозрачности янтаря производило эффект; в столовой дома отдыха «золотоискатель» стал героем дня.
Дома все янтарное богатство бережно и с гордостью помещено было в специальный раздел коллекции; необычная же находка, называемая для удобства «янтарь с пуговицей», нашла себе место на письменном столе, среди любимейших камней Ивана Артемовича. На зеленом сукне, в лучах утреннего солнца, зажигалось их многоцветье почти нестерпимой яркостью.
В самый день приезда Дубровин похвалился Вовке богатым пополнением.
— Янтарь — по-гречески «электрон», — заметил Вовка, — отсюда «электричество». Уважаю!
Рассеян он был в этот вечер необычайно: повертев, весьма небрежно, «янтарь с пуговицей» в руках, сунул его в брючный карман, — так бы и ушел, если б не ревнивый глаз хозяина.
В шахматы Вовка просадил три партии подряд, в разговоре врал и путался.
Все эти странности великолепно объяснились, когда на очередное вечернее чаепитие к соседу Вовка пришел не один... Девушка, что с ним явилась, была вся легкая, неземная, волосы с ветерком; в серебряных туфельках ажурного плетенья; на тонкой ее шее веригами казались нарочито грубые керамические бусы.
Вовка представил свою спутницу сбивчиво и заикаясь: Ивану Артемовичу запомнилось, что она будто бы певица, Катерине Сергеевне показалось, что речь шла о режиссерском отделении театрального вуза. И звали-то ее не то Дина, не то Тина. Во всяком случае, Вовкина знакомая имела явный контакт с искусством. Разговор она завела о новом спектакле местного театра, который «не обкатался еще на зрителе», о премьерше его, играющей «на сплошном нерве».
Подобные выражения смущали Дубровиных чрезвычайно. Вовка же ничем помочь не мог: рта он не разжимал и только слушал с тем же блаженно-застылым выражением, с каким прежде принимал позывные.
Иван Артемович с отчаяния бросился в саморекламу, объявив, что есть у него замечательнейшая коллекция...
— Вы коллекционер? — оживилась девушка. — Это модно! Филателист или филуменист? Или открыточник? Обертки от бритв?
Услышав, что коллекция геологическая, Вовкина знакомая «наиграла» театрально-преувеличенный восторг:
— Камни? Не слыхала, это что-то новое!
Осчастливленный Иван Артемович полез за своими ящиками. Началась демонстрация камней, вызвавших у гостьи интерес чисто прикладного свойства: гранаты она сочла слишком мелкими, а про сердолики сказала:
— Просверлить — на нитку — первоклассное колье: сейчас носят сырой камень...
Янтарный клад, словно бы вобравший в себя «багрец и золото» пушкинских осенних лесов, был просмотрен по зернышку и так же — ювелирно — оценен:
— Вот это — на клипсы, из этих — браслеты, вон ту капельку — в брошь: такой набор в Москве, на улице Горького — глазами бы съели!
Слегка шокированный неожиданным в столь юном создании практицизмом, Иван Артемович решил было не тревожить любимые свои камни, но Дина-Тина бросила уже на них свой ангельски-голубой и цепкий взглядик:
— А эти, большие?
Пришлось достать и показывать: агат, который Иван Артемович называл про себя «Ночь беззвездная», сверкающий ледяными гранями кристалл исландского шпата и новообретенный «янтарь с пуговицей».
Последний уникум произвел на Вовкину знакомую впечатление выстрела в сердце; потрясение ее души выразилось никак уже не театрально: у Дины-Тины отвисла нижняя губа, взор остекленел, наконец, переведя дух, брякнула она со сногсшибающей непосредственностью:
— Подарите его мне! Необработанный янтарь на цепочке — дико же модно сейчас!
Иван Артемович был ошеломлен до полной потерянности — глядя в безмятежные Динины глаза, только разевал рот, как рыба на песке.
Катерина Сергеевна ринулась на выручку. Со всей возможной любезностью, хотя и не без женской ядовитости, внушала она гостье, что коллекционер — человек единой страсти, разрознить коллекцию — для него вещь немыслимая, а редкостный образчик потерять — все равно что палец отрубить; этим же янтарем Иван Артемович особенно дорожит... Прошлась Катерина Сергеевна и насчет девичьей скромности и житейского такта, но так тонко, что до Дины-Тины явно «не дошло». Брови Вовкиной знакомой очаровательно нахмурились, губы прелестно надулись; покачивая ногой в серебряной туфельке, она сказала несколько даже оскорбленно:
— Ну, если вы им так дорожите... Я куплю: цена — ваша!
Иван Артемович ощутил как бы удар по темени: он был гипертоник. Хозяйка поднялась с места столь выразительно, что Вовка, бормоча какую-то несусветицу о билетах в кино, начал пододвигать свою спутницу к дверям; тетка, туговатая на ухо, решила, что самое время — упрашивать гостей посидеть еще... После некоторой сумятицы молодые ретировались...
Происшествие случилось небольшое, но с осадочком. «А кому все это нужно?» — встал с пугающей четкостью вопрос; Иван Артемович с непривычной натугой составлял ящики. Катерина Сергеевна, в свою очередь, проходила по дому, словно ветер, — хлопая дверьми.
У неприятного вечера обнаружилось неприятное следствие: Вовка исчез с горизонта.
Катерина Сергеевна, с оптимистическим ее мировосприятием, склонна была думать, что парня гложет стыд за выходку его спутницы.
«Ну, как же! — желчно возражал Иван Артемович. — Будет он за нее стыдиться! Меня небось старым жмотом честит: такой раскрасотке не продал музейного значения экспонат! Не сторговались! Фу ты, господи, тошно вспомнить... И пусть не является! Придет — сам не пущу!..»
Но Вовка не приходил ни с новыми «ку-эс-элками» — уведомлениями об установленной радиосвязи, ни перекинуться в шахматишки. А тут еще телевизор забарахлил...
Синеватое его оконце, распахнутое в белый свет, было страстью тетки, Марьи Федосьевны. Иван Артемович, привыкший к свежему воздуху во время странствий за камнями, предпочитал проводить вечера на скамеечке в парке: сам с газетой, жена — с нескончаемым, как у Пенелопы, вязаньем. Вязать нужды не было, просто пальцы томились без дела.
Тетка же по вечерам, удовлетворенно кряхтя, умащивалась в старинном кресле, ставила звук на полную мощность и смотрела все подряд. Когда она в первый раз пожаловалась, что плохо стало видно: «скользит, ныряет и застит» — Дубровин отмахнулся. Телевидение — дело молодое, бывают накладки, бывают... Вечером он задержался — до начала передач подстроить аппарат, все наладилось.
«После, как вы ушли, и началось кувыркание!» — рассказывала тетка. Старуха горевала до слез, Дубровин решил взглянуть в чем
