1844 г. Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, II, стр. 221–222.
Князь *** (хозяин за ужином). А как вам кажется это вино?
Пушкин (запинаясь, но из вежливости). Ничего, кажется вино порядочное.
Князь ***. А поверите ли, что, тому шесть месяцев, нельзя было и в рот его брать.
Пушкин. Поверю.
Кн. П. А. Вяземский, VIII, стр. 231.
Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она? — "Не знаю, — отвечал Пушкин очень строго и без желания поострить (в чем он бывал грешен): — ведь я с ней говорил по французски".
Кн. П. А. Вяземский. Из "Записной книжки". РА 1886, III, стр. 432. — Ср. ИВ 1884, № 9, стр. 505.
В Петербурге жила некая княгиня Наталья Степановна и собирала у себя la fine fleur de la societe [высший свет] но Пушкина не приглашала, находя его не совсем приличным. Пушкин об ней говорил: "Ведь она только так прикидывается, в сущности она Русская труперда и толпега, но так как она все делает по-французски, то мы будем ее звать: La princesse — tоlpеgе"[143].
А. О. Россет по записи П. И. Бартенева. РА 1832, I, стр. 246.
Пушкин забавно рассказывал следующий анекдот. Где-то шла речь об одном событии, ознаменовавшем начало нынешнего столетия[144]. Каждый вносил свое сведение. "Да чего лучше, — сказал один из присутствующих, академик** (который также был налицо), — современник той эпохи и жил в том городе. Спросим его, как это все происходило". И вот академик ** начинает свой рассказ: "Я уже лег в постель, и вскоре пополуночи будит меня сторож и говорит: извольте надевать мундир и итти к президенту[145], который прислал за вами. Я думаю себе: что за притча такая, но оделся и пошел к президенту, а там уже пунш". Пушкин говорил: "Рассказчик далее не шел, так и видно было, что он тут же сел за стол и начал пить пунш. Это значит иметь свой взгляд на историю".
Кн. П. А. Вяземский. Из старых записных книжек. РА 1375,1, стр. 204–205. — Ср. кн. П. А. Вяземский, VIII, стр. 310.
Пушкина рассердил и огорчил я другим стихом из послания [к В. А. Жуковскому][146], а именно тем, в котором говорю, что язык наш рифмами беден. "Как хватило в тебе духа, — сказал он мне, — сделать такое признание?" Оскорбление русскому языку принял он за оскорбление, лично ему нанесенное.
Кн. П. А. Вяземский. Автобиография. РА 1911, II, стр. 434. — Ср. кн. П. А. Вяземский, I, стр. XLII.
"Дружбу сотворил бог, а литературу состряпали мы, смертные", так отвечал Пушкин на упреки приятелей за преувеличенные похвалы стихотворениям друзей своих, Дельвига и Боратынского.
А. Д. Галахов[147]. Воспоминания. PC 1879, № 2, стр. 326.
Я как-то раз утром зашел к Пушкину и застаю его в передней, провожающим Дирина[148]. Излишняя внимательность и любезность его к Дирину несколько удивила меня, и, когда Дирин вышел, я спросил Пушкина о причине ее.
"С такими людьми, братец, излишняя любезность не вредит", отвечал, улыбаясь, Пушкин.
"С какими людьми?" спросил я с удивлением.
"Да ведь он носит ко мне письма от Кюхельбекера… Понимаешь? Он служит в III отделении".
Я расхохотался и объяснил Пушкину его заблуждение.
П. А. Плетнев по записи И. И. Панаева. И. И. Панаев. Воспоминания, Лгр. 1928, стр. 63–64.
Конец 1826–1828 гг.
Пушкин, встретясь где-то на улице с Мицкевичем, посторонился и сказал: "С дороги двойка, туз идет". На что Мицкевич тут же отвечал: "Козырная двойка туза бьет".
Кн. П. А. Вяземский, VI, стр. 309.
1826–1827 гг.
Пушкин спрашивал приехавшего в Москву старого товарища по Лицею про общего приятеля, а также сверстника-лицеиста, отличного мимика и художника[149] по этой части: "А как он теперь лицедействует и что представляет?" — Петербургское наводнение. — "И что же?" — Довольно похоже, — отвечал тот. Пушкин очень забавлялся этим довольно похоже.
Кн. П. А. Вяземский, VIII, стр. 331.
Каченовский[150], извещая в своем журнале об итальянском импровизаторе Скричи, сказал, что он ничего б не мог сочинить на темы, как: К ней, Демон и пр.
"Это правда, — сказал Пушкин, — все равно, если б мне дали тему: Михайло Трофимович — что из этого я мог бы сделать? Но дайте сию же мысль Крылову, и он тут же бы написал басню — Свинья".
В. Ф. Щербаков. Записи. Ефремов, VIII, стр. 110.
"Не кстати Каченовского называют собакой, — сказал Пушкин, — ежели же и можно так называть его, то собакой беззубой, которая не кусает, а мажет слюнями".
В. Ф. Щербаков. Записи. Ефремов, VIII, стр. 110.
"Я надеюсь на Николая сказал Пушкин. Языкова[151], как на скалу", сказал Пушкин.
В. Ф. Щербаков. Записи. Ефремов, VIII, стр. 110.
"После чтения Шекспира, — говорил Пушкин, — я всегда чувствую кружение головы; — мне кажется, будто я глядел в ужасную мрачную пропасть".
В. Ф. Щербаков. Ефремов, VIII, стр. 111. — Ср. М. П. Погодин. Дневник, ПС, XIX–XX, стр. 77.
"Как после Байрона нельзя описывать человека, которому надоели люди, так после Гете нельзя описывать человека, которому надоели книги", сказал Пушкин.
В. Ф. Щербаков. Ефремов, VIII, стр. 111.
[На квартире у Соболевского в Москве на Собачьей площадке].
"… Начал он читать мою "Русую Косу"[152] и, дойдя до места в начале, где один молодой человек выдумал новость другому любителю словесности, чтобы вызвать его из задумчивости: "Жуковский перевел Байронова Мазепу", вскрикнул с восторгом: "Как! Жуковский перевел Мазепу!".
М. П. Погодин С. А. Соболевскому. Барсуков, II, стр. 64.
Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях; сначала в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: "Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!"
С. М. Соловьев. Записки, [Птг. 1915], стр. 48.
Москва.
Однажды давали "Бахчисарайский фонтан"[153] с отцом моим в роли Керим-Гирея. На этот раз и Пушкин был в театре… И когда Мочалов[154] начал свой монолог:
Ее пленительные очи
Светлее дня, чернее ночи… и пр.
то Пушкин вскочил с места и сказал чуть не вслух: "Совсем заставил меня забыть, что я в театре".
Е.
