не сразу, но перейдет в наш стан, и в ее представлении вы окажетесь в стане враждебном. Конечно, когда вы вернетесь, все легко будет объяснить и поправить... Но сейчас, на ближайшее время, вы останетесь для нее заговорщиком, белым, должно быть, офицером...
Курбатов пожал плечами.
— Что я вам могу сейчас сказать? Что? Пока война, пока люди обречены на короткие встречи, все откладывается на будущее. Не так ли?
— Значит, решение твердо?
— Твердо!
— Если вдруг уже в пути у вас дрогнет душа, вернитесь! Вернитесь с полпути, мы это поймем. Не надо надрывов, на нашей работе надрыв — это гибель!
— Хорошо! Я это запомню!
— Ну, а в дальнейшем я полностью передаю вас на попечение Проворова. Он молод, но он будет вам надежным помощником...
15
Все было сделано с точным расчетом. Проворов собрал Курбатову провизию. Десяток картофелин, две луковицы, ломоть сала. Прикинул, что все это стоит на черном рынке, взял на эту сумму золотых, сдал сдачи. Нашлась бутылка спирта. Учли и ее стоимость. Не нашлось хлеба. И удалось собрать только спичечный коробок соли. К следующему разу Проворов обещал лучше подготовиться.
Курбатов, попрощавшись с Дубровиным, двинулся в Хохловский переулок. С Проворовым условились: если Ставцев задумает сразу подняться и у Курбатова не будет возможности зайти на квартиру, он должен будет на окно квартиры, выходящее во двор, выставить бутылку из-под спирта. Вечером у окна чиркнуть три раза спичкой.
В дверь Курбатов не стучался, а тихо поскреб пальцами. Ставцев тут же открыл. Курбатов скользнул в прихожую. Опять заперлись на засовы.
— Что? — спросил нетерпеливо Ставцев.
— Все есть, что надо!
Ставцев принял у Курбатова из рук сверток. Не стал дожидаться утра. Голод истомил его. Нарушая в некотором роде конспирацию, растопил печку и зажег свечи в спальне, прикрыв окна глухими шторами.
В золе испекли картошку, по стаканам разлили спирт.
Курбатов вернул сдачу.
— Оставьте у себя в кармане, — разрешил Ставцев.
Он явно приободрился. Жадно расспрашивал Курбатова, как он передвигался по городу, не обнаружил ли за собой слежки, нет ли на улицах усиленных патрулей, нет ли каких-либо признаков, что их ищут.
Дубровин дал хороший совет Курбатову. Он предусмотрел этот вопрос, и Курбатов воспользовался ответом, подсказанным Дубровиным.
— Николай Николаевич! — спросил он. — Вы всерьез думаете, что наш побег вызвал большой переполох?
— Вы забываете, батенька мой, с каким вас делом взяли!
— Взяли... Это верно! И вас взяли... И тоже с важным делом. Но вы сами мне обрисовали кольцо, которым окружена Москва. Неужели еще и на нас тратить силы? А? Все как было... Тихо на улицах. Патруль стоит у Покровских ворот. Но он всегда там стоял.
— А это мысль! — подхватил Ставцев. — Вы полагаете, что в Кирицы вас искать не поедут? А ведь могут и не поехать! Это же сумасшествие скрываться по известному им адресу! Не поедут, Курбатов! Конечно, не поедут! Они же знают, что я с вами. Меня они не могут считать плохим конспиратором! Два дня отогреться, и мы поедем.
Так Курбатов получил возможность еще раз свидеться с Проворовым. На другой вечер он опять вышел за провизией.
Сутки спустя Ставцев вынул из сейфа деньги, разделил их поровну. Ночью двинулись к Московской заставе. Ставцев частенько останавливался. Мучила его болезнь, ныли ноги. Только к рассвету добрели до Кузьминок. Объяснил Курбатов, что через того же спекулянта, который продавал продукты, сговорился о лошади. День перебыли в избе возчика, ночью, запрятав гостей в сено на возу, возчик повез их в Раменское. В Раменском ночью остановился поезд. Возчик усадил, пропихнул их в вагон. Днем сошли на станции Проня.
Перебыли в лесу день, промерзли изрядно, как стемнело, пошли в Кирицы.
В село вошли задами. Выли и подлаивали собаки. Безлюдье полное, окна позадвинуты изнутри ставнями. Время тревожное, с темнотой прятались все по домам.
У учителя в доме сквозь занавески свет. Не загораживается ставнями.
Курбатов, таясь, стараясь не шуметь, подошел к окну.
Затем он тихо, одними пальцами постучал по стеклу. Послышались в доме тяжелые шаги, огромная рука отдернула занавеску, к стеклу приникла высокая, огромная фигура. Занавеска упала, послышался звук снимаемых запоров на двери, выходящей в сад.
Не человек, а гора надвинулась на Курбатова.
— Вы ко мне?
— К вам, наверное... — ответил Курбатов. — Вы учитель Вохрин?
Вохрин подошел ближе. Взял Курбатова за подбородок и приподнял его лицо.
— Курбатов? — спросил он негромко.
— Курбатов...
Вохрин значительно хмыкнул. И даже обрадованно:
— Вы мне, Курбатов, очень нужны... Пошли!
Вохрин поднялся на крылечко. Курбатов остановился у первого порожка на лестницу.
— Я не один, со мной товарищ, и он болен, — сказал Курбатов.
— Ведите и товарища... — ответил Вохрин.
На лестничку Ставцева пришлось подталкивать под руки. Ослаб. Вошел в тепло, обессиленный, сел на стул и закрыл глаза.
Курбатов стоял возле Ставцева, поглядывал на Вохрина, тот нависал над ними огромной глыбой. Молчали.
— Вот пришли... — сказал растерянно Курбатов.
— В Чека я вас сдавать не собираюсь... Но объясниться придется!
За дверью быстрые, летучие шаги, дверь в залу распахнулась, и Курбатов почувствовал, как ему на плечи легли теплые руки Наташи...
Ставцев расхворался всерьез. Его уложили в постель, в маленькой горенке. Напоили горячим молоком, чаем с малиной, дали водки с перцем.
В большой столовой накрыли стол.
Курбатов приободрился: празднично встречали.
Наташа села рядом, глаз с него не сводила, не стесняясь своих.
Вохрин налил себе и Курбатову водки, подставила рюмку и Наташа.
— И тебе налить? — удивился Вохрин. — Ты же никогда и не пробовала этого зелья!
— Сегодня попробую! — ответила твердо Наташа.
— За что пить будем? — спросил Вохрин.
Курбатов встал. Посмотрел на Наташу.
— Если мне разрешат, — сказал негромко и сдерживая волнение, — я хочу выпить за нашу с Наташей жизнь. Я приехал просить у вас, Дмитрий Афанасьевич, руки вашей дочери!
Вохрин фыркнул.
— Чего же у меня просить, когда сами совершенно сладились. За вашу жизнь выпьем!
Выпили. Курбатов сел. Вохрин строго прищурился. Спросил:
— А какая такая у вас жизнь? Обрисуйте нам, Владислав Павлович!
— Неужели не проживут? — заговорила Вохрина. — Молодые, у обоих руки есть...
Вохрин встал, поманил Курбатова к темному провалу окна,
— Россия! — тихо произнес Вохрин. — Спит и не спит... Надвое разломилась Россия, вот и хочу знать,
