его не знаю... Я слышал о нем! Это решительный человек.
— Вы, юнкер, заставляете меня поверить в нашу молодежь! А мне говорят, не с кем нам будет создавать новую Россию!
14
В вечерний час, запасшись несколькими золотыми монетами, Курбатов отправился за провизией. Он переоделся. Ставцев нашел потертое пальтишко, коротковатое. Но время было такое, люди ходили в одежде с чужого плеча, необычного в этом никто не увидел бы. Нашлись и брюки. Для большей маскировки Ставцев перебинтовал Курбатову один глаз.
Курбатов спустился вниз, вышел на знакомый ему уже Старосадский переулок, осмотрелся с горки и известным ему проходным двором вышел на Маросейку. Темно на улице, безлюдно. С Маросейки свернул в Кривоколенный переулок. Здесь квартира. Нашел дом, поднялся на второй этаж, тихо постучался.
Дверь открыл невысокий, плотный и коренастый молодой человек, чем-то отчасти напомнивший ему Артемьева. Он приветливо улыбнулся Курбатову, провел в комнаты. Было здесь светло, тепло, на столе стояли самовар, два стакана, лежал хлеб.
— Заждался я вас! — сказал встретивший. — Познакомимся. Михаил Иванович Проворов!
Проворов вызвал по телефону Дубровина. Курбатов начал рассказ. Дошел до прибытия на квартиру в Хохловский переулок. Дубровин посмотрел на часы и досадливо поморщился.
— Плохо! — воскликнул он. — Поздно... Нельзя сейчас выяснить, чья это квартира, за кем она числится. Наблюдение выставим!
И вот главное. Курбатов слово в слово повторил рассказ Ставцева о поездке с Кольбергом в Кирицы к барону фон Дервизу. Дубровин остановил Курбатова. Он попросил продиктовать буквальные слова Ставцева. Записал их. Затем спросил:
— Вы вспомните: это точно, что до этой минуты вы сами не назвали этой фамилии?
Курбатов подтвердил, что фамилии Кольберга не называл.
— Вы для себя, лично для себя как-нибудь выделили это сообщение Ставцева?
— Очень даже выделил! — ответил Курбатов. —
Но только для себя. Я сдержался, я даже прикинулся равнодушным, я как бы пропустил мимо ушей эти слова!
— Это очень важно! Вы это поняли?
— Понял! — ответил Курбатов.
— Вы знаете, почему я это спрашиваю? — спросил Дубровин.
— След Кольберга обнаружился?
— Этой фразой Ставцев раскрыл нам полдела! Ох как она еще может неожиданно отозваться и на вашей судьбе, Курбатов!
Курбатов продолжил свой рассказ. Он подошел к тому месту, когда взял на себя смелость испытать, сколь он необходим Ставцеву. И замолк...
Трудная для него наступила минута. По высшей человеческой совестливости он не считал себя вправе просить о чем-либо этих людей. Как решиться просить о своем, личном в такую минуту, когда каждый его шаг рассчитывается, взвешивается, просматривается намного вперед. А он своей просьбой должен смешать расчеты, внести в них неудобство. Но вместе с тем он чувствовал, что откровенность сейчас дороже совестливости, он не должен уходить от них, чего-то недосказав.
К тому же все развернулось столь стремительно, столь все смешалось, что новые обстоятельства в его отношениях с Наташей возникли уже после встречи с Дзержинским, после первого разговора в ВЧК, они сошлись во времени в одной точке. И Курбатов рассказал о Наташе, признался, что, заводя разговор с Ставцевым о Кирицах, втайне надеялся, что удастся поехать туда. И объяснил зачем. Рассказал о сейфе в библиотеке, о разговоре над картой. Золотые лежали на столе.
Дубровин долго молчал, что-то записывал у себя в блокноте. И вдруг повеселел.
— А вы знаете, я не против Кириц! Очень даже мне нравится эта поездка! Еще и еще перед окончательным прыжком мы сможем выверить, как строятся ваши отношения с Ставцевым. Там, у Колчака, нам трудно будет что-то скорректировать, поправить, Кирицы доступнее.
Дубровин обернулся к Проворову.
— Михаил Иванович, где сейчас Наталья Вохрина?
— Сегодня утром выехала в Рязань.
— Стало быть, в Кирицы! Все сходится, Владислав Павлович! Но детали, однако, придется тщательно обдумать. Я вам могу объяснить, почему я не против этой поездки.
И Дубровин раскрыл перед Курбатовым следующий этап операции.
Они едут в Кирицы. Там он приглядывается и примеривается к Ставцеву. Михаил Иванович Проворов теперь станет его постоянной тенью, его охраной, его связью с центром, его вторым «я». Он сообщает ему о своих взаимоотношениях со Ставцевым. Если будет свадьба, пусть будет. Если отношения с Ставцевым сложатся благоприятно, они поднимутся из Кириц и поедут сначала на Волгу, оттуда в Сибирь. Без добрых отношений со Ставцевым в Сибирь ехать нет смысла.
Что же делать в Сибири?
Пока они будут гостить со Ставцевым в Кирицах, отсиживаться и набираться сил для прыжка, как выразился Ставцев, здесь будет время подработать некоторые еще неясные вопросы. Может быть, теперь что-то прояснится с Кольбергом? Колчак — это тоже всего лишь переходный этап. Впервые Дубровин объявил Курбатову, что ВЧК рассчитывает на его работу в Польше. Там, в Польше, создается новый кулак для удара по Советскому государству, выходит на мировую арену новое лицо. Оно еще не вышло, оно еще в тени, но скоро на этой фигуре сосредоточатся все мировые скрещения, сгруппируются вокруг нее все антисоветские силы. Речь идет о маршале Пилсудском.
Почему Колчак, почему прямо не двинуться в Польшу?
Если считать, что его направил в Москву Кольберг — а это все же установлено с помощью его рисунка, если Шевров был по прежней своей осведомительской деятельности связан с Кольбергом, то фигурой первого значения встает Кольберг. Вопрос: где он? Надо сначала убрать из своего тыла Шеврова, ибо, пока он в тылу, пока он жив, пока не установлено, кто его направлял, как эти направляющие рассматривали Курбатова, до тех пор глубокое внедрение и невозможно и смертельно опасно. Шевров, по показаниям Тункина, имел явку в Омске, стало быть, все сосредоточивается у Колчака. Оттуда прыжок в Польшу нелегок, но он обрастет легендой, легендой проверенной, достоверной, подтвержденной свидетелями.
И вот он теперь-то, самый сложный вопрос. Раскрыв этапы операции, Дубровин спросил:
— А как же свадьба? Как Наташа? Это новое обстоятельство. Ваша разлука не на один год!
— А если бы я ушел на фронт? Разве это не разлука?
— Это близко, это под рукой, это ясность... — ответил Дубровин. — И наконец, эта разлука не столь длительная... Вы ничего не имеете права рассказать Наташе о себе, о своей судьбе, о своей работе. Вы не были в ее глазах человеком, сочувствующим большевикам, у нее в голове путаница, она сейчас скорее нейтральна... Но здесь начнет свой поступательный ход история, мы будем отвоевывать души у старого мира, мы будем бороться за каждого человека. И она пусть
