даже если они воевать не собираются, все равно держат порох сухим? (Дуняше, грозно.) Ты знаешь, что пожарные в шлемах спят, даже когда пожара и духу не видно? (Косте.) Что наши летчики, хоть мир у нас, днем и ночью наши границы охраняют? Все в жизни случай решает, а тут… Такой случай… Такой случай… Ффу… (Задохнулся, сел.)
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Я зачиню, Ванечка… Сейчас зачиню… (Берет бредень.)
К о с т я. Между прочим, бреднем, кажется, запрещено. Незаконной ловля считается.
Б о ч к о в. Да кто бродить-то будет — соображаешь? Сам запретил, сам разрешил — первая персона в области. (Счастливо смеется, Любови Михайловне.) До сих пор опомниться не могу… Федька Сапожников, а? Федя Сапожников… Федор Тимофеевич, товарищ Сапожников — вершина! И я с ним — вот как с тобой…
Неожиданно весело, почти насмешливо закуковала в часах кукушка: ку-ку, ку-ку, ку-ку.
(Обрывая себя.) Ой, время! (Косте.) За отца можешь не беспокоиться — на всякий случай удочки прихватим… Начальство… Его не угадаешь. (Передает Любови Михайловне бредень.) Давай, мать, давай… Управляйся тут с этим хозяйством, а я пока остальной арсенал соберу — машина же вот-вот… (Снимает трубку телефона.) Нюра, первого будь добренька… Глаша? (Приглушенно.) Как там? Еще не освободились? Заседание еще?.. Глашенька… ты уж того… По старой дружбе… Как только кончат… Позвонишь, а?.. Вот спасибо! Спасибо! Спасибо! (Опускает трубку. Любови Михайловне.) Телефон… Звонка не пропусти! (Уходит.)
Пауза.
К о с т я. Кстати, мама, а кем папа был, когда вы поженились?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. То есть?
К о с т я. Ну, кто он был такой?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Как — кто? Просто человек.
К о с т я. Хорошее начало. Хоть бы кончить так. (Тронул струну гитары, запел.)
Вот раз на профсобрании
Ему и говорят:
«Морально неустойчивый,
Коленками назад!»
(Уходит.)
Вбегает М и л а.
М и л а. Мама, я с Юрой. Отец еще не уехал? (Решительно.) Мама, Юра сейчас будет с ним говорить.
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Сейчас? Ой, не вовремя сейчас… Да и молоды вы очень, доченька…
Г о л о с Б о ч к о в а. Ма-а-ать! Бредень готов?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а (Миле). Видишь? (Кричит.) Сейчас… Сейчас… (Бежит.)
М и л а (вслед). Мама! Мама!
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а скрывается.
Сумасшедший дом! (Зовет.) Юра!
Пауза.
Юра!
Снова молчание.
Юра!
Одна из дверей приоткрывается. Высовывается вихрастая голова Ю р ы.
Пригладь волосы! Как дикобраз…
Голова Ю р ы исчезает. Пауза. Появляется Ю р а.
Ю р а. Вечная с ними история. (Приглаживает волосы.) Ну, как теперь?
М и л а. Торчат.
Ю р а. Торчат?
М и л а. Эх, ты, дикобразик мой!
Ю р а. Разве очки надеть? Все-таки солиднее будет. (Надевает очки с темными стеклами.)
М и л а. Ой, нет, только не черные! Папа говорит, что нельзя на жизнь сквозь черные очки смотреть!
Ю р а (снимая очки). Вот видишь… Мила! Может, их чем-нибудь… (Приглаживая волосы.) Сметаной, что ли?
М и л а. Струсил?
Ю р а. Мила!
М и л а. Струсил? (Подходит к нему, берет его за пуговицу пиджака, ехидно-ласково.) Струсил? Увидишь, как еще заживем с тобой!
Ю р а. Эх, Милочка!
М и л а. Губошлепик ты мой!
Объятия.
Подготовился хорошо?
Ю р а. Набросал.
М и л а. Что набросал?
Ю р а (показывает на карман). Основные мысли.
М и л а. Только не сбейся. Ясно, коротко. Папа сперва потопорщится, а потом согласится. Я уж его знаю. Едешь с ним на рыбалку, знакомишься с Сапожниковым, читаешь ему свой очерк…
Ю р а. Как-то нехорошо. Совсем незнакомому человеку.
М и л а. Но это же Сапожников. Ты что, не знаешь, что у каждого начинающего писателя обязательно должна быть рука?
Ю р а. А кто тебе это сказал?
М и л а. Папа. И чем выше, тем лучше. Иначе заклюют.
Ю р а (протестующе). Мила…
М и л а. Нет-нет, пожалуйста, не выдумывай. Прочти-ка мне еще раз… Я хочу послушать…
Ю р а. Все снова?
М и л а. Только с самым сильным выражением. Пойми, от этой встречи, может быть, вся наша будущая жизнь зависит! Ну, губошлепик мой…
Ю р а (ворчливо). «Губошлепик»… (Достает листок, начинает читать.) «О чем вздыхала свинарка?»
М и л а. Хорошо. Интригует. Дальше!
Ю р а (с воодушевлением). «Золотое солнце, словно горячий блин, катилось по синей сковороде неба. Обрывки песен таяли в предвечернем воздухе, и отдельные клочки их застревали в ушах, вызывая грустное настроение. Анна Костромитина стояла у своего родного свинарника, и народные вышивки на ее плечах тихо шевелились от потаенных вздохов. О чем же вздыхала свинарка?»
М и л а (хлопая в ладоши). Хорошо, Юрочка! Молодец! Я тебе всегда говорила: лирика — твоя стихия!
Ю р а (мрачно). Не знаю…
М и л а. Что — не знаю?
Ю р а. Вымарали.
М и л а. Как — вымарали? Что?
Ю р а. Стихию. Редактор говорит: жизнь — не лирика, жизнь — это факты. Может, и правда, по-другому надо писать?
М и л а. Что ты, что ты! Это настоящая литература!
Появляется Б о ч к о в с удочками, спиннингом, кульками. Следом за ним — Л ю б о в ь М и х а й л о в н а с бреднем, К о с т я.
Б о ч к о в (Любови Михайловне). Каша остыла? Волоки все на крыльцо! Не звонили еще?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Нет, Ваня.
М и л а (выходя вперед). Папа, это Юра. Мы с ним учились в школе, помнишь? Ты должен его выслушать.
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а (тихо, Бочкову). Любит он ее… Да и она…
Б о ч к о в. Погодите вы… (Подходит к телефону, снимает трубку.) Нюра, первого… Глаша? Ну, что же ты, золотко?.. Что-что? Ага. (Слушает.) Так-так-так… Значит, говорил уже? (Совсем другим голосом, невольно приосаниваясь, отрывисто.) Так… так… так… Ясно! Чуть освободится — соединяй! Лично! Срочно! Вот так. (Медленно опускает трубку, с торжеством.) Слыхали? По-другому начали разговаривать… Ничего! Федя еще вам пропишет, голубчики… (Прошелся, словно полководец перед боем.)
И снова кукует на часах кукушка: ку-ку… ку-ку…
Возвращается мое времечко, возвращается…
М и л а. Папа… Вот Юра… Он ждет.
Б о ч к о в. Какой Юра?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а (вполголоса). Я же тебе говорила: Милочкин Юра.
Б о ч к о в. Который еще в школе к нам ходил?
М и л а. Вот-вот… Он хочет поговорить с тобой, а потом возьми его с собой на рыбалку.
Б о ч к о в. Зачем?
М и л а. Он… он… в редакции у нас работает… Очень талантливый… Ты обязательно должен его познакомить с Сапожниковым… И согласись… Прошу тебя — согласись!
Б о ч к о в. Да с чем, чудачка? Ненормальные какие-то, честное слово.
М и л а. Он тебе сам все объяснит. Ты только верь в него, верь! (Юре, шепотом.) Он согласится, вот увидишь, согласится! (Уходит.)
К о с т я (Юре). Мужайся, солдат! (Уходит вслед за Милой.)
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а (шепотом, Бочкову). Может, и вправду судьба здесь Милочкина? Потолкуйте… (Скрывается.)
Б о ч к о в (Юре). Какая судьба? При чем здесь судьба? Ну, давай докладывай, что там у тебя? Только быстро!
Ю р а. Да вот я… Я сейчас… (Вытаскивает из кармана одну бумажку, вторую, третью, роняет их.)
Б о ч к о в. Ну?
Ю р а (в отчаянии, указывая на бумажки). Да вот, набросал.
Б о ч к о в. Вижу, что набросал. Разговор когда будет? Давай, а то некогда.
Ю р а (скомкав все бумажки, решительно). Иван Филиппович! Наверное,
