лице Руна вежливую улыбку, когда тот кивками приветствовал до судорог надоевших ему сотрудников исследовательского центра. Наконец, коварный страх усадил своего носителя в кресло смотровой и заставил думать о рутине, а сам на время удалился – словно опасаясь свести жертву с ума раньше срока и тем самым испортить всю забаву.
Рун проработал несколько часов, несмотря на острое ощущение бессмысленной траты времени. Ему казалось, что проект летит ко всем чертям: исследование откровенно застряло, никаких перспективных идей давно не было и не предвиделось, из-за чего верхушка корпорации уже начала пересматривать целесообразность дальнейшей поддержки “Хроноса”. Что уж говорить обо всех этих внутренних расследованиях, убийствах и арестах, которые окончательно ввергли “Миллениум” в хаос? Если даже руководитель арестован по подозрению в шпионаже, то какие у проекта вообще могут быть перспективы?
И всё же историк работал, потому что для него смерть “Хроноса” означала спасение. Он поймал себя на том, что больше не волнуется за судьбу проекта. С самого начала было ясно, что “устройство реверсивного воссоздания пространства” своей потенциальной угрозой человечеству сравнимо с гигатонной термоядерной бомбой (в буквальном смысле – тоже), но Руну хватило и тех неприятностей, что случились ещё до окончания работ над “Хроносом”. Историк разочаровался, перегорел; возможность заглянуть в самое что ни на есть реальное прошлое уже не волновала так, как раньше, вдохновение иссякло. Теперь он мог думать только о том, как выбраться из промышленно-политической передряги, в которую угодил.
С большим сожалением Рун пришёл к мысли, что не готов ради фантастической мечты пожертвовать своей жизнью или благополучием. Он был готов бросить всё в любой момент. Конечно, просто встать и уйти было нельзя, но оставался другой, менее рискованный и более неприятный вариант.
“Создавать видимость работы и ждать. Тогда рано или поздно проект либо вопреки всему завершится, либо закроется – в любом случае без моей помощи. Если учесть вчерашние события, ждать придётся совсем недолго”.
Рассуждая таким образом, историк пошёл на обед. Дошагал до лифта, спустился на этаж столовой, вышел… и нос к носу столкнулся с Йонасом Флагстадом.
Физик был вполне жив. Эта новость стала для Руна настолько внезапной, что на какое-то время отняла способность думать. Глава проекта выглядел уставшим – ещё более уставшим, чем всегда – но спокойным. Тяжёлый взгляд скользнул по историку и вдруг задержался на его лице.
– Герр Этингер, у вас всё в порядке?
Голос Флагстада заставил Руна вздрогнуть. Этингер вдруг осознал, что таращится на физика, как на привидение, и смешался.
– Я… э-э-э… всё хорошо, спасибо. Извините.
Историк спешно и даже немного нервно обогнул руководителя и направился дальше по коридору.
– Рун, – донеслось сзади, – подождите.
Этингеру не оставалось ничего, кроме как остановиться и обернуться.
– Я поговорил о вашей инициативе с руководством, – сказал, приближаясь, Флагстад. – Мне ответили в том смысле, что у вас всё же есть одна попытка показать состоятельность своего плана. Поэтому выберите несколько точек пространства-времени, которые вы хотели бы увидеть, и расположите их в приоритетном порядке. Список пришлите мне. Если эти слепки пройдут цензуру, первый из них вы получите уже завтра.
– А сколько всего будет слепков? – спросил Этингер, просто чтобы спросить что-нибудь.
– Я бы на вашем месте не рассчитывал больше, чем на три, – Флагстад ещё раз пристально посмотрел историку в глаза и повернулся, чтобы уйти. – Всего хорошего.
– Спасибо. И вам, – пробормотал Рун в спину руководителю, и понял: вряд ли тот услышал.
По дороге в столовую Этингер пытался логически определить, какое из событий ему привиделось: вчерашний арест Флагстада или встреча, которая состоялась только что? Выходило, что ни то, ни другое. Однако эти эпизоды ни в какую не хотели стыковаться между собой, и родившийся диссонанс не на шутку дезориентировал историка.
Лишь сев за стол и уловив разговор между двумя другими сотрудниками, ведущийся вполголоса, Рун смог худо-бедно увязать противоречивые факты в нечто осмысленное.
Оказалось, арест руководителя не остался незамеченным сотрудниками, поэтому сегодняшнее его появление обсуждалось с самого утра. По слухам, служба безопасности получила анонимную наводку на Флагстада, и, обыскав его домашний мэйнфрейм, обнаружила тщательно спрятанный архив с редкими и строго запрещёнными хакерскими эксплоитами. Его немедля заподозрили во взломе, которого он, конечно, не совершал, но выяснилось это только когда эксперты подтвердили: найденным набором программных средств взломать систему “Миллениума” невозможно. Сам Флагстад говорил, что не то что не скачивал эти эксплоиты, но даже не знает как ими пользоваться. Спецслужба копнула глубже. Через пару часов в виртуальном пространстве обнаружился цифровой след, который вёл от компьютера физика к прокси-серверу с наивысшей степенью анонимности. Тогда-то учёного и отпустили – правда, случилось это уже утром.
Разумеется, Флагстада пытались подставить, и пусть замысел не удался, злоумышленник так и остался неизвестным. Рун тут же подумал на Амину, но быстро отбросил эту мысль – эксплоиты подбросили после взлома, когда за Канзи уже следили в оба глаза, и у неё не было возможности даже прогноз погоды посмотреть без ведома “Эйдженс”.
Эта информация сильно пошатнула небоскрёб умозаключений, который Рун воздвиг на почве своей паранойи. Получалось, что либо у Амины был сообщник, либо она вообще не имела отношения к шпионажу – а с Этингером всю дорогу была честна.
От этой мысли Руна захлестнул жгучий стыд. Вешая на айтишницу таблички с надписями “шпионка”, “манипуляторша”, “лгунья”, он даже как-то не особо сомневался в своей правоте – в плохое ведь верится легче. Теперь же, когда совесть довольно ощутимо хлестнула Этингера по лицу, он словно увидел себя со стороны – жалкого, порабощённого собственными выдумками, шарахающегося от каждой тени. “Прямо как один из психов, о которых я недавно вспоминал, – с усмешкой подумал Рун. – Вместо правила “ни с кем не сближайся”, стоило установить другое: “руководствуйся фактами, а не домыслами”. Оно хотя бы не входит в лексикон любителей шапочек из фольги”.
Иронизируя над собой таким образом, историк не заметил, как вышел из столовой и на очередное приветствие незнакомого коллеги ответил искренней улыбкой. Легче задышалось; в голове сам собой выстроился дальнейший план действий. Рун всё ещё испытывал тревогу, но в то же время понимал, что его дела не настолько плохи, как совсем недавно рисовало ему воспалённое воображение.
Он вернулся в свой кабинет и тщательно отобрал слепки, которые очень хотел бы изучить. Их получилось одиннадцать – на случай, если какую-то часть всё же завернёт цензура. Рун приоритизировал список так, чтобы из любых трёх слепков можно было извлечь максимум пользы, и отправил его Флагстаду. На это ушло без малого два часа. Потом
