будет». У Верочки две няньки, посменно работают. Что-то там случилось, одна вроде уволилась срочно по семейным обстоятельствам, а вторая, как назло, заболела. Дочка звонит: «Приезжай прямо сейчас, поживёшь у меня, пока нянька не поправится или другую не найду». Не могла Вере отказать. Самой так не хочется Османа одного оставлять. Целую неделю с внуками провозилась. Осману звоню. «Всё хорошо, – заверяет, – не волнуйся, скучаю». Вернулась домой без звонка. Не специально, ничего в мыслях не было. Меня Верочка не к вечеру, а с утра отпустила. «Езжай домой, – говорит, – устала совсем». Внук тогда вирус подцепил – с температурой высокой да с соплями. Следом и внучка заболела. Не спала там толком. Через неделю нянька на работу вышла, и новая пробуется. Народу в квартире полно. Зять приходит с работы – недоволен. А я и рада-радёшенька, что отпускают. Проснулась и понеслась домой. Счастливая влетаю в комнату, а там Осман с какой-то девкой молодой спит, и оба голые. Я думала, сейчас у меня с сердцем что-нибудь случится. Нет, выдержало. Он мне зло на дверь указывает: «Выйди! На кухне подожди!» А мне с места не двинуться. Стою, как парализованная. Он ещё громче, чуть ли не кричит: «Выйди! Что сказал!» Так грубо… И очень унизительно перед этой девкой молодой стало. Выскочила я из комнаты, в горле спазм, не дышу, а свищу и только бога молю никого из соседей не встретить. Страшно очень! Врагу не пожелаю. Я потом, когда он девицу выпроводил, в слёзы ударилась, упрекать начала. Он даже слышать ничего не захотел, собрался и ушёл куда-то. Поздно вернулся, злющий. Мне сказал, чтобы раскладушку себе купила, а то на полу спать буду. Ну долго всё рассказывать… Выгнал он меня в итоге – вещи собрал и выбросил за порог. Сказал: «Иди куда хочешь. Если что из квартиры забрать изволишь, звони – мне чужого не надо!» Смешно, правда? Я ему телефон обрывала, что только не говорила, как только не убеждала пустить меня назад! Он – нет и всё, и не звони больше никогда… Правда, старой и старухой никогда не назвал. До сих пор не пойму почему. Это же для любой бабы самое болезное. Мне податься некуда было, кроме как к дочери. Поехала к ней с вещами и с мордой зарёванной. Вера чуть с ума не сошла, испугалась, что муж о ней подумает, коли у неё мамаша такая распрекрасная. Орать начала, слова обидные говорить. Повторять не хочу, язык не поворачивается. Кричала, что сначала в нотариальную поедем, доверенность от меня получать, а потом и в полицию – заяву на Османа писать. Я наотрез отказалась. Добровольно я комнату на него переписала. Сама дурой оказалась, сама и страдать буду. «Тогда убирайся, – говорит, – с глаз долой, чтобы я тебя не видела. Надумаешь судить этого мошенника, тогда и приходи». Я не пришла и вот уже полгода слоняюсь с вещами по городу. Попривыкла к такой жизни, – Катерина Михайловна улыбнулась.
Она ещё что-то рассказывала, Ольга в себя прийти не может, как не слышит ничего толком.
– Что стоишь как окаменевшая? Не переживай. Нормально всё. С массажем-то у нас сегодня не сложилось. Ну и ладно. Послезавтра приду. Выговорилась, и на душе светлей. Вот такая история, Оленька.
Екатерина Михайловна ушла, а Ольге выть хочется, и луноликая на языке вертится. Думает, сопоставляет, сходство с Гази ищет: «Другой он, не такой и работает много, доказывает, что достоин уважения. Или играет так умело и тоже что-то затеял? Женой называть сразу стал, как тот Осман… Что-то здесь не так! Катерина ведь ничего вблизи себя не видела, доверяла безоглядно, а со стороны всё так горько и комично, и только жалость огромную вызывает. Что, если и я так же смешно смотрюсь?»
После работы решила до метро пешком пройтись. Через Таврический сад идёт, по аллейкам скамеечки, и чуть ли не на каждой парочки сидят, ржут, обнимаются. Молодые, беззаботные… Солнце ещё не село, деревья подсвечивает, пруд с утками, газоны позеленевшие. Присела на пустую скамейку с мыслями собраться, а на душе одно, будто всё ей ясно и не удастся никому её провести. Много у неё разочарований было, переживёт и ещё одно. Недаром она всё время с тревогой ходила, поверить никак не могла, что можно её вот так взять и полюбить безоглядно. Он что, слепой? Всё он понимал и видел. Это она ослепла и думать разучилась. Неспроста ей судьба подбросила Екатерину Михайловну! Предупреждение это! Медленно шла по Кирочной. Одно спасение – отличная погода. Вспомнила, что Гази любит дома сидеть, с трудом заставишь пройтись: «Это он меня стесняется. Стыдно ему со мной! Как я раньше об этом не подумала! От одиночества всё. Столько обломов было, а я всё надеялась, что есть настоящая любовь, есть…» Подошла к метро, стоит, внутрь не хочется. Народу полно с работы возвращается, толкаться сил нет. Пусть и дорого ей на такси разъезжать, но сегодня случай особый. Вот придёт, дождётся Гази и выведет его на чистую воду. Ждать не пришлось, он был дома и возился на кухне, весь перепачканный в муке и бесконечно волнительно счастливый.
– Милая, это ты? Что так задержалась?
– А кто же ещё? – холодно ответила Ольга.
– Я тебе курзе готовлю! – он улыбался, как мальчишка. – Первый раз, кстати. Меня никто не учил, если что. Я за мамой всегда подглядывал. Посмотри! Сам удивляюсь, какие красивые получились. Это как ваши пельмени, только вкуснее.
– У вас всё вкуснее! Я переодеваться, – едва сдерживая себя, процедила Ольга.
– Будешь? Они уже готовы. Или меня дождёшься?
– Что значит дождёшься? Ты куда-то собрался? – Ольга настороженно впилась в него глазами, начала нервно поправлять волосы, пытаясь чем-нибудь занять руки, которые выдавали её волнение.
– Я с другом встречусь, – Гази смотрел на неё и не понимал, что опять не так, расспрашивать не стал. Поди разбери этих женщин…
– Он уже ждёт меня в торговом центре, в кавказском ресторане. Хочет поговорить. Это с нашим делом связано. Я ненадолго, ты не переживай. Мне же завтра на двое суток заступать.
– Как на двое суток? Ты ничего мне не говорил, – Ольга от неожиданности на секунду растерялась. – Что это вдруг? Никогда такого не было. С чего это?
Ей захотелось вцепиться в его морду, исцарапать и хоть как-то испортить эту невыносимо наглую красоту. Она так сильно схватилась за косяк двери, что чуть не сломала ноготь на безымянном пальце, и это немного привело её в чувство.
– Да не расстраивайся ты так!
