Бывший узник Дов Фрайберг рассказал, насколько быстро проходило разделение. Он и его семья желали покинуть переполненный грязный поезд как можно скорее после долгого путешествия. Когда они выпрыгнули, они столкнулись с ужасающей ситуацией: «Немцы в зелёной униформе и украинцы в чёрной, с хлыстами в руках, погнали нас вперёд. Мы подошли к маленькой калитке. На другой стороне стояли немец и украинец, быстро разделяя тех, кто входил: женщин и детей отгоняли в одну сторону, и они продолжали идти прямо, мужчины — направо. Я пошёл направо со своим дядей и другими мужчинами, и это всё произошло так быстро, что мы не успели даже среагировать, хоть что-нибудь сказать друг другу. Никто не мог понять точно, что происходит, зачем они разделяют нас, с какой целью? Мужчинам велели сесть на землю в длинных бараках с крышей. Со своего места я мог видеть длинную очередь проходивших женщин и детей и затем скрывающихся, словно бы они покидали внутренний дворик. Был ранний вечер. Бараки заполнялись людьми. Мы сидели в тесноте, прижавшись друг к другу, в шоке, не понимая, что происходит. Куда исчезали женщины и дети? Может быть, они были на другом конце внутреннего дворика?».
На их вопросы никто не отвечал. Всю ночь они просидели в тишине, дети не плакали — куда они пропали? На следующий день Фрайберга выбрали для работ. Его товарищи сказали, что его работа состояла в том, чтобы разбирать одежду. Кто-то опознал одежду своих жены и детей и предположил, что людей раздетыми отвели куда-то в другое место. Фрайберг говорит: «Мы были объяты ужасом. Могло ли такое быть, что они всех просто убивали? Но мы не слышали никаких выстрелов или взрывов»[76]. Этот недостаток информации о том, что происходило, сквозной темой звучит во всех воспоминаниях Фрайберга, которых немало. В интервью архиву визуальной истории Шоа он сказал, что слышал запуск двигателя, какого-то генератора, но не понял, почему[77].
Ю. Шелвис писал: «Никто не знал, чего ожидать по прибытии в лагерь Собибор. Даже польские евреи не имели понятия, уж точно не в первые дни»[78]. Однако Собибор был известен тем, что это не «обычный» трудовой лагерь. Шелвис рассказывал, что когда он приехал, «мы интересовались, что стало с ребёнком из нашего вагона, и с людьми, которые не могли идти, и как быть с больными или инвалидами? Но нам не дали времени поразмыслить об этих вещах и, кроме того, нас слишком заботила собственная судьба»[79]. У него не было шанса попрощаться с его женой Рахиль: «Внезапно [она] уже не шла рядом со мной. Это случилось так быстро, что я не успел ни поцеловать её, ни окликнуть»[80]. Шелвис провёл в Собиборе шесть часов, прежде чем его отправили на работу, и всю свою жизнь он пытался узнать, что случилось с его семьёй и с теми, кто приехал на тех же поездах из Голландии.
Третьей территорией, в северо-западной части, был лагерь III, где располагалась зона уничтожения, газовые камеры, погребальные ямы и бараки для охраны и евреев, работавших там. Лагерь III был окружен колючей проволокой и по углам стояли сторожевые вышки. В отличие от других лагерей, территория вокруг Собибора была заминирована, что привело к многочисленным жертвам во время восстания[81]. Собибор был расположен на железнодорожном перегоне между Хелмом и Влодавой, с отдельной веткой, ведущей к лагерю. С платформы, где разгружались товарные составы, большую часть людей гнали в лагерь II, но пожилые, больные, дети и прочие немощные отправлялись прямиком в траншею, где украинские охранники, за которыми следили немцы, расстреливали их из пулемётов. Это иронично называлось «лазарет» (больница для карантина по-английски).
Несмотря на крики и насилие, встречавшие их в Собиборе, часть жертв — особенно из числа евреев западной Европы — верила, что им просто позволят помыться и переодеться в чистую одежду перед тем, как отправить на работу. По прибытии евреям с запада приказывали написать открытки домой. Сообщения были призваны успокоить жителей оккупированных нацистами западных стран. Особенно это было характерно для ранних месяцев существования лагеря. Прежде чем лишиться волос, некоторые женщины просили «парикмахеров» не стричь слишком коротко. Они предполагали, что стрижка нужна, чтобы избавиться от вшей, но хотели снова стать красивыми как можно раньше.
А потом…
Для всех последние моменты перед входом в газовую камеру были жестокими: жертв гнали, обнажёнными, навстречу их смерти. Убить было недостаточно, некоторые немцы любили мучить испуганных людей, которые осознавали, что их уничтожат. Голых узников избивали, над ними насмехались, в них стреляли, травили собаками. Паника и хаос были призваны гнать жертв вперед и не дать времени жертвам осознать происходящее.
С польскими и русскими евреями обращались гораздо более жестоко, чем с западными. В 1942 г. группа голландских евреев прибыла на нормальном пассажирском поезде. Они были лучше одеты и производили впечатление достатка, а также ассимиляции в европейскую культуру. Но написав вводящие в заблуждение открытки, которые им велели написать, они разделяли ту же участь, что и другие. Через несколько часов они обращались в дым. Конечно, к 1943 г. восточноевропейские евреи, познавшие насилие и жестокость в гетто, не обманывались в том, что их ждёт. Немцы чувствовали физическую угрозу от людей, прибывавших в составах, их было не обмануть, и они искали собственные пути борьбы с палачами. После Сталинграда люди знали, что немцы проигрывают войну, и делали всё, чтобы дожить до того дня, когда падёт немецкое господство. Это придавало им смелости поднимать бунт.
Из-за недостатка поездов и огромного числа евреев, которых должны были убить, по пути через Европу поезда регулярно останавливались, и время остановок иногда доходило до нескольких часов. Это усиливало страдания тех, кто был в вагонах, потому что людям не выдавали ни пищи, ни воды, и они медленно умирали от истощения. Зимой многие не доезжали живыми до лагеря. Они замерзали насмерть. Воспоминания выживших изобилуют ужасающими сценами. Курт Тихо, чьи воспоминания опубликовал музей Влодавы в 2008 г., приводит одну сцену, от которой у меня перехватило дыхание. Назначенный разгружать вагоны, он описывает, что увидел, когда открылись двери: «Мы столкнулись с ужасающим и почти сюрреалистичным зрелищем. Обнажённые тела лежали на промокшей от крови соломе вагонов для перевозки скота Посреди раздутых тел мёртвых стояли живые голые люди. Мы попытались поднять тела, чтобы убрать их из вагонов, но их кожа сползала с их тел. Они были мертвы уже несколько дней. Нам пришлось наносить на руки песок, чтобы взять и перенести их на небольшую ветку путей, которая увезла бы их в лагерь III на кремацию.
Видеть тех немногих живых было ещё хуже, чем тела Достойно выглядящая пара, обоим слегка за 30 лет, вышла. Мужчина был высок, красив и хорошо сложен, с аккуратной чёрной короткой бородкой. Женщина была словно ожившая статуя. На них, как и на всех в составе, не было одежды. На бёдрах женщины была кровь, вероятно, от менструации. Взявшись за руки, пара медленно ушла, с невероятным достоинством, гордостью и спокойствием к лагерю III, где их расстреляют и сожгут. Я никогда не забуду силы этой сцены, разбившей сердце: молчаливый, но полный презрения протест против Гитлера и его трусливых палачей»[82].
