Существует иная вселенная,Где нам вовсе слова не нужны:Наши мысли волною мгновенноюПопадают в чужие умы[3].
Но даже и в этой вселенной, под палящими лучами твоих вдохновенных речей, молчание Ребекки понемногу давало трещину. Ты не знал, что она скрывает, но иногда Ребекка позволяла тебе увидеть короткую вспышку.
– Ты знаешь, что Западный Техас из всех штатов дольше всего оставался индейским? – говорил ты однажды утром, снова войдя в роль историка. – Апачи и сейчас были бы тут, если бы мексиканцы не решили, что в здешних горах есть серебро. Конечно, там ничего не было, но это не помешало мексиканцам истребить все племя.
– Как это типично для человека, – сказала Ребекка. – Мой папа не сильно от них отличается, кстати.
– Твой папа?
– Его нефтяная компания. Кажется, дела идут не очень. Но для него это обычное дело.
– Но знаешь, что интересно? Моя бабушка говорила, что в горах действительно могло быть серебро, которое там спрятали когда-то мексиканцы. Они вроде как положили какой-то гигантский клад в глубокую расщелину в иссохшей земле, но потом начались дожди, расщелина закрылась, и никто не помнит, где она была.
– Какая отличная метафора, – заметила Ребекка. – Ценную вещь спрятали и навсегда потеряли. Надо написать об этом песню.
Ты посмотрел на нее долгим взглядом.
– Какую ценную вещь? – осмелился спросить ты.
– Может, когда-нибудь я покажу тебе, если найду карту. Ха-ха-ха!
Она никогда не покажет тебе эту карту, но через пару недель ваших встреч ты составил другую – поразительную мысленную схему городов, в которых Ребекке довелось пожить, включавшую невероятные экзотические места: Сингапур, Рио-де-Жанейро, Дубай. («Экзотические? – удивилась она. – Не особенно. Куда бы я ни поехала, везде вижу только типовые особняки. И все тех же нефтяников. Только погода меняется».) Еще ты теперь знал, что Ребекка обожает музыку Джони Митчелл и романы сестер Бронте.
Перекусывать она любила гренками с корицей. В ответ на твои длинные монологи она говорила не много, но ты подметил, что ей свойственно покусывать кончики своих кудрявых локонов, если тема ей интересна, и постукивать пальцами по подбородку, если нет. Словно у спелого персика, кожа Ребекки была нежной и уязвимой, и ее вечно покрывали едва заметные синяки от незначительных ушибов. И конечно, тебе, как и всем прочим, было известно, что у нее прекрасный певческий голос и что по решению мистера Авалона она будет петь популярные латиноамериканские песни на Осеннем балу. Но, строго говоря, помимо этого ты мало что знал. Единственное, на что Ребекка была готова, – это приходить рано утром в кабинет миссис Шумахер. Но не увлекаться ты был не в силах. Не мог не представлять себе будущее с ней, так не похожее на твои последние годы. Будущее, которое имело смысл, потому что она его увидит.
Вечерами, стоя в ванной и разглядывая себя в зеркале под светом безжалостных лампочек, ты позволял себе вообразить, каким твое лицо, возможно, станет в будущем. Ты смотрел на угловатые очертания челюсти и приятный цвет серых глаз, унаследованный от отца. Ты заполнял чистый лист своего будущего всевозможными надеждами.
Ничего нельзя было поделать: из-за этого воодушевления ты иногда огрызался на мать. Как-то на прошлой неделе Ма заговорила о новом средстве для кожи, которое хотела предложить тебе, – что-то там о больших дозах витамина А. Ты скривился: «Ерунда это все».
Твои проблемы с кожей чрезвычайно беспокоили Ма, как будто это была серьезная беда, а не простая подростковая неприятность. Казалось, эти прыщики разбивают ей сердце; в них она видела доказательство тому, что ты становишься старше, все больше удаляешься от лучшего периода ее жизни – когда без нее ты был совершенно беспомощен. В тот вечер она протянула руку, чтобы потрогать особенно жуткий прыщ у тебя на лбу, и ты резко шлепнул ее по ладони.
«Нельзя падать духом, Оливер, – сказала она. – Надо пытаться что-то сделать, правда? Пытаться и пытаться, пока не решим проблему».
«Ты не понимаешь, что мое тело существует отдельно от твоего».
Ма опять потянулась к пульсирующему нарыву у тебя на лбу.
«Самое милое, что ты мне когда-либо говорил».
Но твое тело действительно принадлежало только тебе, так что ты в конце концов отказался подвергать его дальнейшим унижениям на трибунах. Ты прятался в мерзко и сладковато воняющей туалетной кабинке и, рассеянно глядя на изображения различных сексуальных позиций, выцарапанные кем-то на металлической стенке, пытался удержать в себе драгоценное воспоминание: взгляд Ребекки встречается с твоим взглядом. Но, как и всегда, смутные сомнения, наползая, застили радостный образ. Ты думал: «Ей просто льстит твое внимание». А может, ваши утренние беседы – просто часть какого-то хитрого розыгрыша? Готовя себя к сокрушительному разочарованию, ты попытался утешить себя какой-то тривиальной белибердой: говорил себе, что станешь великим поэтом и сможешь превращать в красоту все, к чему прикоснешься. Но потом вспомнил строки последнего из своих стихотворений, и тебя передернуло.
Ты поправил лоток, вышел из туалета и так стремительно ринулся к трибунам, что чуть не врезался лотком ей в грудь.
– Ой, – сказала Ребекка, – привет!
– Привет. – Тебе даже удалось произнести это вслух.
– Я тебя искала.
– Искала?
– Думала, ты подойдешь поздороваться, но ты раз – и исчез.
Ты мог бы провести все выходные, анализируя интонации и скрытые смыслы этой фразы, превращая их в стихи.
