Я еще маленький, но я когда я вырасту, я буду сражаться за Вас. Я Вам очень сочувствую, что Вы теперь совсем один. Скоро будет Пасха. Мама раздаст нам куличи и раскрашенные яйца. Но я бы охотно отдал куличи и все яйца, если бы Вы вернулись. Нас много — ребятишек, кто, как я, Вас любит.
Георг Вильгельм, принц Шенайх-Каролат». Вильгельм утверждает, что он вспомнил, что когда-то виделся с принцессой, и эти воспоминания навели его на мысль возобновить знакомство. Он послал молодому принцу свою фотографию, а его матери — приглашение погостить у него в Доорне. Она приехала — так и начался роман. Не очень убедительное объяснение. Окружение Вильгельма не сомневалось, что свои руки приложили кронпринц и Виктория Луиза.
Как бы то ни было, жребий пал на Эрмину (или Эрмо, как ее обычно называл Вильгельм). У нее было немало положительных качеств: помимо того, что она была намного моложе своего избранника, она была богатой вдовой, имела два больших поместья в Лаузитце и вместе с сестрами являлась наследницей старинного рода Рейссов (их единственный брат страдал безнадежным психическим расстройством). К числу недостатков можно было отнести наличие пяти детей, но все они были обеспечены, и, по общему согласию, было решено, что в Доорне с ней останется только младшая дочь, четырехлетняя Генриетта, «генеральша», как ее стали называть.
Решение Вильгельма вступить в новый брак менее чем через полтора года после смерти первой жены, как и можно было предвидеть, шокировало роялистов. Больше всего чувствовал себя задетым Доммес. Он не скрывал своего мнения по поводу того, что Вильгельму следовало подождать хотя бы три года, чтобы не нанести ущерба идее монархии. Вильгельм в ответ заявил, что таково решение его семьи (это было явной ложью) и что он тяжко переживает одиночество (последнее было, конечно, правдой). Кроме того, продолжал он, пожертвовав ради Германии всем, он теперь обречен на заключение в Доорне и не собирается отказываться от своего счастья. Прибыла делегация ост-эльбских юнкеров с целью уговорить его отложить свадьбу. Вильгельм привел исторический аргумент: его прадед, Фридрих Вильгельм IV, после смерти своей супруги, королевы Луизы, женился вторично — на графине Харрах. Юнкеры возразили: это произошло через пятнадцать лет после кончины первой супруги, а не через год. Вильгельм рассердился и заявил им, чтобы они занимались своими делами и не лезли туда, куда их не просят; Эрмо для него вполне подходящая пара еще и потому, что она — «ее королевское высочество», пусть даже ее владения не больше носового платка.
К огорчению свиты, Вильгельм совершенно потерял голову. Каждому встречному он изливал душу: «Я уже потерял надежду найти женщину, которая могла бы скрасить мое проклятое одиночество! Я нашел ее — это она! Мой ангел-спаситель!» Ильземану он по секрету открыл, что они с Эрмо уже обручились. Тот встретил это известие молчанием. Вильгельм выразил удивление: «Ты не собираешься меня поздравить?» Ильземан что-то пробормотал, Вильгельм принял это за выражение восторга. Ничего подобного: адъютант и его молодая супруга были единодушны в, мягко говоря, критической оценке избранницы экс-кайзера. Сам Сигурд находил, что у нее ужасный рот, Элизабет — что «симпатичной ее никак нельзя назвать; фигура ужасная, только в профиль еще куда ни шло». Принцесса Кастель отмечала, что у нее репутация «лгуньи и нимфоманки»; в семье ее звали «спринцовкой с ядом». Виктория Луиза решила, что она типичная хищница, заинтересованная в капиталах ее отца. Ауви раскопал кое-какие пикантные детали из ее прошлого, о чем не преминул поведать отцу. Тот отмахнулся: сын просто ревнует и хочет сам завладеть его сокровищем. Фото Эрмины заняло почетное место в кабинете Вильгельма, рядом с фото Доны, наброском портрета самого Вильгельма, сделанным рукой королевы Виктории, а также портретами Вильгельма I и Фридриха II. «У меня теперь есть кому излить свою душу, кто читает мои мысли и чувствует мое настроение», — сообщил Вильгельм Виреку.
Вильгельм самолично написал портрет своей дамы сердца. Ильземан, на суд которому он представил свой шедевр, постарался выразиться поосторожнее: платье вышло совсем неплохо, но вот лицо… Тем не менее новоиспеченный художник-любитель решил отправить портрет своей возлюбленной. «Вот это будет для нее удар!» — злорадно записал адъютант в своем дневнике. Через несколько дней он добавил еще одну запись: его шеф ведет себя как «влюбленный корнет».
Между тем о сердечных делах бывшего кайзера заговорила печать. Вильгельм спасовал, выступив 14 сентября 1922 года с категорическим опровержением слухов о своем намерении жениться. Результатом стало жесткое послание от его красотки. По его собственным словам, «принцесса написала мне таким языком, каким лейтенант общается с новобранцами! Таких писем я еще никогда в жизни не получал! Задета ее честь, я якобы хочу от нее избавиться, но она не позволит так с собой обращаться!» Это было шестое письмо, написанное Эрминой только за один день, предыдущие были полны любовного экстаза.
Ильземан посчитал, что это письмо — своевременное предупреждение, которое должно было бы заставить его шефа призадуматься, но реакция Вильгельма была прямо противоположной. Он только укрепился в намерении увенчать свой роман брачными узами. 19 сентября было официально объявлено о конце траура по императрице. Четырьмя днями позже о своем уходе объявил камердинер, «папаша Шульц». Он верой и правдой служил Вильгельму много лет. В качестве причины он назвал упадок сил, но, по-видимому, решающим фактором было ожидаемое появление новой хозяйки.
Паломничество в Доорн стало своего рода модой для немецких монархистов и просто любопытствующих. Помимо членов семьи, в числе визитеров были принц Гогенцоллерн-Зигмаринген со своим десятилетним сыном, будущий поклонник Гитлера Чарльз Эдвард Кобургский, художники Ганс Даль и Шварц и, конечно же, «любимый драматург кайзера» Лауфф, или «Фестилауф», как его обычно называли (он побывал в Доорне дважды, последний раз — в 1928 году). В 1927 году в гостях у Вильгельма побывало семейство Круппов. Всем им пришлось приспосабливаться к скромному, если не сказать — скуповатому, образу жизни, который царил при его дворе. Заветы Хинцпетера все еще давали себя знать. На его столе никогда не было ни икры, ни гусиной печенки, ни устриц; пища была довольно однообразной — что зимой, что летом одно и то же; впрочем, с годами у него появилось несколько странное пристрастие к плову. По воскресеньям горячего не подавали, ужины в любой день состояли из холодных закусок — обычно мясных. Вильгельм не ел говядины, которую он называл «темным мясом». Карточки для меню использовались дважды — сперва текст помещался на лицевой стороне, потом на оборотной.
