Книга Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

«Более красивого пациента, чем Константин Константинович Рокоссовский, у меня, пожалуй, не было. Имею в виду не только внешнюю красоту, а удивительную гармоничность всего его облика… Как сейчас вижу перед собой. Он всегда был выдержан, держался просто, был откровенен и вел себя исключительно мужественно…».

Июль 1968 года. В середине месяца Рокоссовский закончил работу над книгой «Долг солдата» и передал ее в издательство, где, к сожалению, немалая часть страниц была выброшена, а другая часть — искажена. Жить маршалу оставалось всего лишь две недели. Он сильно похудел, осунулся, от неимоверных болей и постоянной бессонницы глаза стали темно-синими и лихорадочно блестели.

Сегодня он лежал на койке, тяжело дыша. К нему пришли внуки, жена и дочь. Юлия Петровна и Ада сидели у постели больного и тихонько плакали, отворачиваясь, чтобы он не видел их слез. Внуки Константин и Павел сидели поодаль, растерянные и подавленные.

Прошло еще несколько дней. Рокоссовский попросил врача, чтобы рядом не было никого из родных, когда начнется агония. Рано утром зашла к нему Прасковья Николаевна, взяла руку, проверила пульс.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — ответил он, пытаясь улыбнуться.

— Как сегодня спали?

— Всю ночь видел розы. Весну и лето они скучали по мне, — с грустью произнес Рокоссовский. — Я разговаривал с ними во сне. Они затаили обиду. По этому поводу я сочинил стихи. — Он виновато глянул на врача. — Прасковья Николаевна, я почти никому не читал своих стихов… Хотите, я прочитаю их вам?

— Обязательно, Константин Константинович, обязательно.

— Только вы не судите меня строго, я ведь не профессиональный поэт, — сконфузившись, проговорил он.

— Что вы, что вы, читайте.

Распустились розы у меня в саду,

Я их не заметил, к своему стыду.

Подошел поближе: запах — благодать.

Я нагнулся ниже — глаз не оторвать.

Ветер мимолетный облака унес,

А на солнце розы плакали до слез.

Им обидно стало, что их красоту

Люди видят часто только на лету.

Прасковья Николаевна опустила голову, чтобы Рокоссовский не видел ее влажных глаз, и покачала головой:

— Какой же вы необыкновенный человек, маршал двух народов Рокоссовский! Скажите честно, как врачу, вы не боитесь смерти?

— Глупо ее бояться, — уставшим голосом произнес он. — Вся наша жизнь — путь к смерти. За молодостью по пятам следует старость, а за старостью неотступно плетется смерть. Моя жизнь продлится в моих внуках, в их детях… — Он замолчал, затем непослушной рукой дотронулся до руки Прасковьи Николаевны. — Спасибо вам, вы удивительный врач.

Утром 3 августа Рокоссовский, опираясь на ослабевшие руки и ноги, кое-как встал. Дрожащими пальцами он поднял задвижку и, распахнув окно, облокотился на подоконник. Над вековыми липами висело черное косматое облако. Внезапно налетел ветер, засверкали в небе молнии и тишину раскололи оглушительные раскаты грома. Он прикрыл окно и беспомощно опустился на кровать.

В груди жгло так, словно вспыхнул единственный огонь, поддерживавший его силы. Он прижал обе руки к сердцу, будто хотел во что бы то ни стало удержать это пламя и продлить жизнь.

Перед его взором с неимоверной быстротой беспорядочно мелькали сцены из прошлого: то он скакал на лошади по степям Забайкалья, то его допрашивал следователь, то он руководил боем, то перед глазами появлялись родные и близкие…

Рокоссовский вдруг открыл глаза и с изумлением увидел лечащего врача. Женщина в белом халате стояла перед ним, ухватившись двумя руками за спинку стула.

По телу пробежали судороги, дыхание становилось все реже и реже. Лицо становилось спокойным и отрешенным. Глаза смотрели куда-то далеко-далеко, в неизведанное. Казалось, что он видел там что-то необыкновенное.

За окном висела густая душная тьма. Шел дождь, и тихо шумели липы.