Сады маэра были обширны, а извилистые дорожки и замысловатые живые изгороди заставляли их казаться еще просторнее. Мы с Денной брели бок о бок, слушая шум ветра в кронах. Казалось, будто мы с ней — единственные люди на свете.
— Не знаю, помнишь ли ты один наш давнишний разговор, — сказал я вполголоса, не желая нарушать тишину. — Мы тогда говорили о цветах.
— Помню, — ответила она так же тихо.
— Ты говорила, тебе кажется, будто все мужчины учатся ухаживать за дамами по одной и той же затрепанной книжонке.
Денна беззвучно рассмеялась — я это скорее почувствовал, чем услышал. Она закрыла рот рукой.
— Ой, а я и забыла! Неужели я действительно так говорила?
Я кивнул.
— Ты говорила, они все приносили тебе розы.
— И до сих пор приносят, — сказала она. — Скорей бы уж они добыли новую книжку!
— Ты просила меня выбрать цветок, который подошел бы тебе больше.
Она застенчиво улыбнулась.
— Да, помню. Я тебя испытывала.
Потом нахмурилась.
— Но ты меня перехитрил: ты выбрал цветок, о котором я даже не слышала никогда, не говоря уже о том, чтобы видеть.
Мы свернули за угол. Дорожка вела в темно-зеленый тоннель арки.
— Не знаю, успела ли ты увидеть их с тех пор, — сказал я. — Но вот он, твой цветок селаса.
Путь нам озаряли одни только звезды. Месяц был такой узенький, что его все равно что не было. Тьма под аркой была густой и непроглядно-черной, как волосы Денны.
Широко раскрыв глаза, мы напряженно вглядывались во тьму, и там, где звездный свет пробивался сквозь листву, видны были сотни цветков селаса, раскрывшихся в ночи. Аромат селаса был бы головокружителен, не будь он столь тонок.
— Ах! — вздохнула Денна, озираясь по сторонам. Тут, под аркой, ее лицо светилось ярче луны. Она раскинула руки в стороны. — Какие же они нежные!
Мы молча шли вперед. Повсюду лозы селаса оплетали решетчатые арки, цепляясь за дерево и проволоку, скрываясь от полуночного неба. Когда тоннель наконец закончился, снаружи оказалось светло как днем.
Молчание затягивалось. Мне наконец сделалось не по себе.
— Ну вот, теперь ты знаешь, какой он, твой цветок, — сказал я. — А то мне было жаль, что ты его никогда не видела. Селас довольно капризное растение, насколько я знаю.
— Тогда оно, должно быть, и впрямь мне подходит, — тихо ответила Денна, глядя себе под ноги. — Я тоже трудно пускаю корни.
Мы пошли дальше. Дорожка свернула, и арка скрылась за поворотом.
— Ты обходишься со мной лучше, чем я того стою, — сказала наконец Денна.
Я рассмеялся: что за нелепая мысль! Только нежелание нарушать царящую в саду тишину помешало мне от души рассмеяться. Я сдерживал смех как мог, аж с ноги сбился и даже споткнулся.
Обогнавшая меня на шаг Денна смотрела на меня, и на губах у нее играла улыбка.
Наконец я перевел дух.
— Это с тобой-то, которая пела со мной в тот вечер, когда я заработал дудочки! С тобой, которая подарила мне лучший подарок, какой я когда-либо получал!
Тут мне вспомнилось.
— А ты знаешь, — спросил я, — что твой футляр для лютни мне жизнь спас?
Улыбка росла и распускалась, точно цветок.
— Что, правда?
— Правда-правда! — сказал я. — Я даже и надеяться не могу обойтись с тобой так хорошо, как ты того стоишь! При том, чем я тебе обязан, это весьма скромная плата!
— Ну, по-моему, для начала и это неплохо.
Она взглянула на небо и глубоко вздохнула.
— Я всегда больше всего любила безлунные ночи. В темноте проще говорить, что думаешь. Проще быть собой.
Она пошла дальше, и я пошел рядом. Мы миновали фонтан, пруд, стену бледного жасмина, раскрывшегося в ночи. Миновали каменный мостик и снова очутились в лабиринте живых изгородей.
— Ты ведь мог бы обнять меня за талию, знаешь ли, — заметила она деловым тоном. — Мы гуляем в саду, совсем одни. При луне, какая уж ни на есть.
Денна смотрела на меня искоса, усмехаясь уголком губ.
— Это вполне допустимо, если хочешь знать.
Внезапная перемена ее настроения застигла меня врасплох. С тех пор как мы встретились в Северене, я ухаживал за ней безумно, безнадежно, но церемонно, и она старательно мне подыгрывала. Она отвечала любезностью на любезность, шуткой на шутку, игривой болтовней на болтовню — не как эхо, скорее подобно двум музыкантам, поющим дуэтом.
Но сейчас все было иначе. Ее тон был менее игрив, он сделался проще и прямее. Перемена была столь внезапной, что я не нашелся, что сказать.
— Четыре дня тому назад я подвернула ногу на неровной мостовой, — тихо сказала она. — Помнишь? Мы шли по Минсетову проезду. Я оступилась, и ты подхватил меня прежде, чем я поняла, что споткнулась. Я удивилась — как же внимательно ты за мной следишь, чтобы замечать такие вещи!
Мы снова свернули. Денна продолжала говорить, не глядя на меня. Голос ее был тих и задумчив, как будто она разговаривала сама с собой.
— Я почувствовала твои руки, такие надежные, ты поддержал меня. Почти обнял. Тебе было бы так легко меня обнять. Всего на несколько сантиметров дальше… Но когда я твердо встала на ноги, ты тут же отвел руки. Не колеблясь. Не медля. Ничего такого, что я могла бы неправильно понять.
Она хотела было обернуться ко мне, но передумала и снова опустила глаза.
— Это не так уж мало, — сказала она. — Кругом столько мужчин, и все они только и делают, что пытаются вскружить мне голову. И есть ты, который добивается ровно противоположного. Чтобы я твердо стояла на ногах. Чтобы не упала.
Она застенчиво, почти робко потянулась ко мне.
— Когда я беру тебя под руку, для тебя это как будто само собой разумеется. Ты даже накрываешь мою руку своей, словно затем, чтобы она не выскользнула.
Она говорила об этом как раз в тот момент, когда я это сделал, и мне стоило немалого труда довести жест до конца, так чтобы он не стал неуклюжим.
— Но и все. Ты никогда не заходишь дальше, чем надо. Никогда не давишь на меня. Знаешь, как это непривычно?
Мы посмотрели друг на друга, там, в тишине лунного сада. Я ощущал тепло ее тела, так близко она стояла, держа меня под руку.
Как ни неопытен я был с женщинами, этот намек мог понять даже я. Я пытался придумать, что сказать, но я мог только смотреть на ее губы. Отчего они такие алые? Даже цветы селаса выглядели черными в лунном свете. Отчего же ее губы такие алые?
И тут Денна застыла. Не то чтобы мы особо двигались, но в тот момент она окаменела и склонила голову набок, точно олень, пытающийся уловить еле слышный звук.
