в связи с конкретными текстами (будь то фадеевская «Молодая гвардия» или «За власть Советов» Катаева), то в начале 1950‐х годов речь должна идти не о борьбе с отдельными идеологическими «уклонистами», а о санкционированной кампании по исключению из сферы советской культуры самоценных, эстетически значимых явлений и замене их на квазилитературные суррогаты. Неслучайно Эренбург в воспоминаниях писал:
Из книг, вышедших в свет с 1946‐го по 1954‐й, кажется, останутся те, которые посвящены войне, не только потому, что люди сражались за советскую землю без внутренней раздвоенности, без обязательных славословий, но и потому, что герои военных лет имели право на страдания, на гибель. А описывая мирное время, автор знал, что перечень допустимых конфликтов ограничен: стихийные бедствия, вражеская разведка, отсталость тупого хозяйственника[2271].
Сформулированная в газетных передовицах[2272] и разработанная в писательской практике «теория бесконфликтности» возникла на уровне самостоятельной тенденции еще в конце 1940‐х, но именно в 1950‐е она полноценно выразила наметившееся стремление к разрушению позднесталинского культурного континуума, где ключевое значение приобрели политико-идеологические, а не собственно литературные обстоятельства.
Как мы старались показать, соцреалистическая культура с течением времени все больше отклонялась от заранее намеченной стратегии ее развития и все меньше соответствовала сталинскому видению. В теоретических дискуссиях и «спорах об основном методе» советская культурная доктрина приобретала многомерность и преодолевала свой сугубо инструментальный характер. Закономерным образом связь политики с ее эстетическим эквивалентом ослабевала, что в итоге и стало причиной актуализации деструктивных тенденций, приведших к демонтажу соцреалистического канона культуры позднего сталинизма. Уже к 1954 году существенно изменилась организация художественной жизни, сфера послевоенной соцреалистической культуры, сформированная целым комплексом институциональных механизмов, оказалась декомпозирована в результате целенаправленных усилий представителей писательского сообщества. Взятый литераторами на вооружение тезис Жданова о «большевистской критике и самокритике» как «могучем инструменте» «преодоления противоречий социалистического общества», только усугубил эти противоречия, в конечном счете выродившиеся в антитоталитарный импульс, в импульс сопротивления безальтернативности в советской культуре[2273].
«Период распада» социалистического реализма — эстетического эквивалента советской «архаизирующей модерности» — растянулся почти на полвека. За этот период некогда цельная и относительно стабильная эстетическая система распалась на несколько частей, каждая из которых легла в основание новых тенденций развития послесталинского литературного процесса. С одной стороны, «классический» соцреализм продолжил существовать в атомизированном виде и с переменной интенсивностью реализовывал себя в итогах творческой деятельности писателей (преимущественно прозаиков), которые поколенчески или идейно тяготели к сталинской эпохе. С другой стороны, писатели младшего поколения и авторы, намеренно дистанцировавшиеся от соцреалистической эстетики, создавали свои тексты в обстановке распада системы прежних творческих ориентиров, поэтому перед ними открылось широкое пространство для экспериментирования и опробования различных деструктивных практик (например, соц-арта, концептуалистских смысловых разъятий, а также широко понимаемой постмодернистской деконструкции[2274]), ускорявших разложение реликтов эстетической доктрины сталинизма. Кроме того, постепенно усиливалось влияние на сферу синхронного литературного процесса творческих практик «классической» литературы имперского периода, широкой по своему спектру символистской и авангардной литературы и литературы «неклассической», почти не имевшей выхода к читателю в эпоху гегемонии соцреализма. Таким образом, в литературном процессе второй половины ХХ столетия оформились две главные тенденции, первая из которых предполагала опору на «сталинское наследство»[2275], а вторая стремилась как бы полностью изъять этот травматический для культуры опыт. Следует, однако, заметить, что тенденции эти были характерны для по-прежнему тяготевшей к бинарности литературной ситуации того периода в целом, а не действовали в качестве структурообразующих, разделяющих писательское сообщество на направления и группы. По точному замечанию М. Липовецкого, в поздне/постсоветской литературе «соцреалистическая стилистика легко вобрала в себя, казалось бы, несовместимые с соцреалистическим дискурсом темы: от государственных репрессий („Дети Арбата“, „В круге первом“, „Последний бой майора Пугачева“) до апологии монархии („Сибирский цирюльник“, „Романовы. Венценосная семья“)»[2276]. Социалистический реализм буквально стал тем самым «неудобным прошлым» русской литературы, «проработкой» которого она занимается по сей день.
* * *
Сталинская премия по литературе не помогла ни одному удостоенному награды писателю обрести искомое. Каждый из лауреатов понес ответственность за обладание ею. Ответственность эта хотя и была различной, но оказалась общей для всех причастных. Кто-то был еще при жизни поруган и низвергнут с «литературного Олимпа». Кто-то, будучи убежденным в собственной исключительной талантливости, после смерти Сталина прослыл третьеразрядным писателем-функционером. Кто-то понес творческое наказание, оставшись в истории советской культуры автором одной книги. Кто-то и вовсе был предан забвению и навсегда стерт из литературной жизни прошлого столетия. Кто-то не выдержал крушения всего, что собственноручно созидал на протяжении десятилетий, и расстался с жизнью. А кто-то искупил свою вину за причастность к происходившему честным писательским трудом. Павел Антокольский, сам будучи лауреатом Сталинской премии за поэму «Сын», в 1956 году написал:
Мы все — лауреаты премий,
Врученных в честь него,
Спокойно шедшие сквозь время,
Которое мертво.
Мы все, его однополчане,
Молчавшие, когда
Росла из нашего молчанья
Народная беда.
Таившиеся друг от друга,
Не спавшие ночей,
Когда из нашего же круга
Он делал палачей,
Для статуй вырывшие тонны
Всех каменных пород,
Глушившие людские стоны
Водой хвалебных од, —
Пускай нас переметит правнук
Презреньем навсегда,
Всех одинаково как равных —
Мы не таим стыда.
Да, очевидность этих истин
Воистину проста!
Но нам не мертвый ненавистен,
А наша слепота.
Собственно говоря, эта книга написана во многом для того, чтобы нарушить провозвестие Антокольского. Ибо «по плодам их узнаете их».
Приложение 1. Сводная таблица выданных премий по всем областям искусства за 1934–1951 гг
A — «Об учреждении премии и стипендии имени Сталина» от 20 декабря 1939 г. См.: Правда. 1939. № 351 (8036). 21 декабря. С. 2
B — «Об учреждении премий имени Сталина по литературе» от 1 февраля 1940 г. См.: Правда. 1940. № 32 (8078). 2 февраля. С. 1
C — «Об изменении порядка присуждения Сталинских премий» от 20 декабря 1940 г. См.: Правда. 1941. № 12 (8429). 12 января. С. 1
D — «О присуждении Сталинских премий за 1934–1940 гг.» от 15 марта 1941 г. См.: Правда. 1941. № 74 (8482). 16 марта. С. 2
E — «О Сталинских премиях за выдающиеся работы в области искусств за 1941 г.» См.: Правда. 1942. № 12 (8783). 12 января. С. 1
F — «О присуждении Сталинских премий за 1941 г.» от 11 апреля 1942 г. См.: Правда.
