К твоему-то двугривенному своих два прибавил. Тяжеленькая копеечка подвернулась. Ах, ты, Боже мой. А уж Митрей Митрич охулки на руку не положит. Пятнадцать рубликов с тебя сгрел? Так… Красная цена два рубли… Ловко!
– Разбойники вы, вот что! Конечно, я не знаю, а вы пользуетесь случаем.
– Это точно, даже весьма грешно. Ну и Митрей Митрич… И верстов присчитал целых десять. В лучшем виде!
Взлохмаченная пара почтовых одров неторопливо тащила рогожную кибитку сначала по тракту, а потом свернула на окончательный проселок, пролегавший грязною полоской по унылой низменности, кое-где тронутой чахлыми заморенными кустиками. Развертывалась невеселая русская картина. У Татьяны Ивановны щемило на сердце, когда кибитка проезжала мимо деревушек, походивших издали на кучи навоза. Как могут жить здесь люди? Настоящая деревенская бедность глядела здесь из каждой дыры, через обдерганные соломенные крыши, в подслеповатые оконца, в прорехи и щели всего крестьянского жилья. Неужели и Моркотина такая-то? Если бы Татьяна Ивановна знала раньше, что такое русская деревня. Нет, что тут говорить, когда прошло целых шесть лет. Ведь это ужасно: целых шесть лет!
– А вот тебе и Моркотина, – неожиданно заявил Иван, указывая кнутовищем куда-то в сторону.
– Где?
– А вон вправо, под горкой, значит.
– Это которая Моркотина?
– А Низы… Тебе кого там надобно?
– Вот приедем и спросим.
Моркотина-Низы, как большинство русских деревень, была «чем ближе, тем хуже». Татьяна Ивановна с каким-то ужасом смотрела на это приближающееся убожество и не верила собственным глазам: сотни избушек залегли по болотистым берегам покрытой сейчас льдом речонки. Вот и первые постройки. Кибитка остановилась у одной из избушек, где стоял за воротами мужик.
– Это Моркотина, дядюшка?
– Моркотина.
– А где здесь живет Агафья Ефимова?
– Агафья-то? Да у нас их две, значит. Агафьи… Пожалуй, и третья найдется, потому как она с мужем не живет – по отцу-то тоже Ефимова. Тебе которую?
– Мне нужно ту, у которой на воспитании девочка.
– А великонька девчонка, значит, шпитонка?
– Лет шести.
– Ну, так это не здесь, а надо тебе податься на Верх-Моркотину. Там и Агафья твоя со шпитонкой… В самый раз.
– Иван, поедем.
На этот раз Иван почесал затылок и после некоторого раздумья заявил, что дальше не поедет: ряда была до Низов..
– Как не поедешь?
– А вот так… Ряда. Ваше дело с Митреем Митрачем было… Ежели трешную соблаговолишь ямщику, тогда могу ублаготворить вполне… Что я буду зря коней томить?.. Главное, ряда была до Низов.
Нечего делать, пришлось выдать нахалу три рубля. Татьяна Ивановна с ненавистью смотрела на спину грабителя, изнывая от бессильной злобы.
Кибитка поползла маленькою дорожкой влево от деревни. Через полчаса показалась и Верх-Моркотина, ничем не отличавшаяся от Низов. Здесь Агафью Ефимову было уже совсем не трудно отыскать. Татьяна Ивановна вошла в довольно скверную избу, где ее охватило убийственно-кислою вонью. В первую минуту девушка не могла ничего разглядеть, кроме небольшой девочки, колыхавшей люльку.
– Да ведь это вы, барышня-сударышня! – закричал плаксивый бабий голос где-то у печки.
– Едва тебя разыскала, Агафья…
Татьяна Ивановна устало опустилась на грязную лавку и не могла отвести глаза от девочки. Неужели это ее Наташа? Она не смела шевельнуться, не смела подойти к девочке и только смотрела на нее испуганно-округлившимися глазами. Она не заметила даже, хороша она или нет, какие у нее глаза, волосы, нос, все эти подробности выступили только потом, когда она пришла в себя.
– Энта самая и есть, – шепотом объяснила Агафья, довольно грязная баба с плаксиво-злым лицом. – Наташка, подь сюды… Барыня из городу гостинцу тебе привезла.
III
Девочка сначала смотрела на городскую гостью, а потом быстро кинулась к Агафье и спряталась за ее юбку. Татьяна Ивановна тяжело дышала, точно боялась в маленькой замарашке узнать то бесконечно родное и близкое, что могла только смутно чувствовать. Ей казалось, что и в избе душно, и что недостает света, и что все это какой-то сон.
– Ах ты, дурашливая, перестань! – уговаривала Агафья, стараясь выдвинуть прятавшуюся девочку вперед. – Ведь не чужая приехала! Вот, поглядите, сударышня-барышня, и родимое пятнышко.
Она оголила худенькую детскую ручку и показала повыше локтя две маленькие родинки. Девочка еще больше переконфузилась и даже закричала, когда городская гостья схватила ее, посадила на колени к себе и принялась целовать.
– Милая… милая… милая… Ты ведь моя, моя, моя!.. Я – твоя мама!
Девочка защищалась отчаянно, отталкивая мать прямо в грудь. Светлые глазенки потемнели, бровки сдвинулись, розовые губки сложились строго. Татьяна Ивановна усадила ее на лавку, опустилась на колени и порывисто начала целовать худенькие ручонки, шейку, плечики, всклоченные волосенки.
– Мама гостинцу из городу привезла, – повторяла Агафья, желая подкупить ребенка. – Не блажи, Наташка.
– Н-не-е! – капризно повторяла девочка, продолжая отталкивать городскую маму. – Не хочу гостинца, мамка… Пусть она уйдет… Н-не-е!..
– Моя, моя, моя… Родная моя… деточка… – всхлипывала Татьяна Ивановна, припадая своей головой к детским коленям.
Девочка тоже разревелась, пустив отчаянную ноту. Агафья, стоя за спиной городской мамы, показывала ей кулак, но и это не помогало. В уме Агафьи вихрем неслись свои бабьи мысли: зачем прилетела из города барышня, неужто она отымет девчонку? Ровно через каждые два месяца Агафья ездила в город к Татьяне Ивановне и обирала ее с ловкостью опытного человека. Девушка платила за содержание ребенка по десяти рублей в месяц и кроме того снабжала ее разным тряпьем, жареным и вареным. И вдруг эта доходная статья прекратится… А Татьяна Ивановна, стоя на коленях, жадными глазами вглядывалась в заплаканное детское личико, отыскивая в нем то родное и близкое, к чему рвалась ее душа, чем наболело это сердце. Все чувства теперь были сосредоточены на этом детском личике, мучительно ожидая от него ответа, но личико продолжало хмуриться и заливаться слезами.
– Я ее увезу в город, – с решительным видом заявила Татьяна Ивановна, поднимаясь на ноги.
– Как же это так, барышня-сударышня? – испуганно забормотала Агафья, делая глупое лицо. – Мы вспоили, вскормили дитю, а вы вдруг – в город.
– Да, вдруг… Ведь вы не даром поили и кормили. Я все время платила вам. А теперь я желаю взять ребенка себе… Понимаете?
– Не знаю, как муж… Ужо, вот он придет. И куда он делся?
– А я знаю, потому что девочка моя… У меня и билет из воспитательного дома с собой. Позовите старосту, я распишусь… А вам я заплачу.
Девушка достала портмоне и начала совать двадцатипятирублевую ассигнацию Агафье, которая не знала, что ей делать – брать или не брать. Она, действительно, боялась мужа. И девочку было жаль выпустить из рук. В этот решительный момент
