Девушка неуловимым движением подняла руку к плечу, еще мгновение — и Дню в сердце нацелена стрела. Алые перья, серебряный наконечник.
— Не препятствуй мне, сумеречный, — ровным голосом сказала девушка. — Отдай мне — мое.
Воздух сгустился и Алисан кожей почувствовал гнев Золоторогого.
— Ты смеешь приказывать мне на моей земле, полуночное отродье! — прошипел День, совершенно по оленьи нагнув голову. — Ты, которая пересекла границу без разрешения.
От дролери исходил ровный ток силы, как ветер, текущий над вершинами. Ветки согнулись от ее порыва, у девушки взметнулись волосы — красным полотнищем. Но она не думала отступать.
— Ты убил моего брата, Киарана мааб Инсатьявля, принца Аркс Малеум! — голос ее поднялся до звона. — Аркс Малеум требует то, что принадлежит ему. Отдай!
Стрела лежала на тетиве неподвижно и на острие ее играл солнечный зайчик.
— Ты еще что-то требуешь, тварь из рода отступников!
Алисан вдруг ощутил приступ гнева. Золоторогий вечно поступал, как ему вздумается, но сейчас в его словах и действиях была неправота.
— День, оставь ее, — прошептал он, не оборачиваясь. — Ты не за тем сюда пришел.
— Заткнись.
— День, отдай ей тело брата. Или я никуда не сдвинусь. Клянусь Невеной, ты меня не уведешь отсюда, если я того не пожелаю. Отступи.
Несколько мгновений висела пустая тишина, потом Золоторогий неохотно кивнул и отошел в сторону. Девушка опустила лук, приблизилась, заглянула Алисану в глаза, сердце его толкнулось, потом забилось неверно — так-так, тук…пауза…так-так…
— Меня зовут Кунла мааб Инсатьявль, — сказала она. — Может быть, когда-нибудь ты захочешь произнести это имя.
Глаза ее были огромными, миндалевидными, темными-темными, как две полыньи.
Слева от Алисана зашипел День, не хуже получной твари.
— Забирай свою падаль и проваливай!
Кунла, подчеркнуто не обращая на него внимания, свистнула. К ней подбежала гнедая лошадь, остановилась неподалеку, страшась незнакомцев. Кунла подняла изломанное тело оленя, приторочила его к седлу, как добычу. Маленькая голова с рожками о трех отростках беспомощно моталась на вялой шее. Под ключицей торчал обломанный кусок золотого рога, испачканный в темной крови.
— Счастливого разрешения, — буркнула вдруг дролерица, проводя лошадь мимо принца и тоже смерив взглядом вышивку на его одежде.
Она легко взлетела в седло и сразу пустила лошадь галопом, не обращая внимания на крутой склон и оставшихся в лесу Алисана и Дня.
— Молодец, — сказал Золоторогий. — В следующий раз давай сразу пустим их в королевские покои.
— Ты ее брата убил! Он тебе ничего не сделал!
— Зато я слишком много для него сделал. Давай, залезай, поехали. Назревает война, хватит тут прохлаждаться, красавица.
— Куда зале… — Сэнни обернулся и осекся — День успел призвать свою фюльгью, которая высилась перед принцем бело-золотой громадой и всем своим видом напоминала о злосчастном пастухе коз, которого, как известно, забодала собственная подопечная.
* * *
— Стеклянный Остров, — говорил Ньет, тряся Рамиро за плечо. — Стеклянный Остров. Стеклянный Остров же!
— Где? — Рамиро сел, ошалело крутя головой.
— Мы приплыли, Рамиро, это он!
Ньет поднялся с расстеленного плаща и вытянул руку куда-то вперед. Впереди, похоже, собиралась гроза, темным пятном сгустились тучи, проблескивали молнии.
Рамиро тоже встал. Впервые за долгое время лица его коснулся ветер. Но не освежил, он был похож на ровное давление бесплотной ладони, весьма ощутимое, надо сказать.
Если не считать темнеющего пятна впереди, вокруг царило все то же опалово-серое безвременье, заключившее найльские корабли в лишенную горизонта сферу. В этом коконе, без направления и без движения они провисели… сколько? Сутки? Неделю? Год? Что это было вокруг — Море Мертвых или какое-то другое море?
— Мы бы не доплыли без Нальфран, — Ньет покачал головой, не отводя глаз от прошитой молниями темноты впереди. — Ты даже не представляешь, Рамиро, как мы с герцогом были самонадеяны.
— Нельзя сказать, что вы не приглашали ее поучаствовать.
— Но мы бы, наверное, все равно поплыли, даже без нее.
— Думаешь? А по-моему, вас Аранон обработал. Кстати и правда, объясни мне, как ты не разгадал этот маскарад? Я понимаю, человека обмануть, но тебя-то?..
— Никто никого не обманывал, — Ньет хмыкнул. — Аранон — не Нальфран, Аранон — человек. Не обычный, но…
— Человек? А где ж он тогда?
— Я думал-думал, и понял. В общем, можно было догадаться. Аранон — фульга Нальфран.
— Кто?
— Фульга. Альфары называют это… мм… фюльгья. Фюльгья, слышал о таком?
Рамиро слышал. И даже знал одного… с фюльгьей.
Рамиро подергали за рукав. Белка тоже проснулась и приподнялась, лохматая и взъерошенная.
— Хлеб? — спросила она, — сухарь, печенье? Конфетка? Кушать? Макароны, компот?
— Ого, — обрадовался Рамиро, — Сколько слов сразу! Нас будут кормить?
— Должны. Спущусь в камбуз, может, что дадут.
Ньет ушел, а Белка деловито обшарила карманы рамирова кителя, нашла пачку папирос, подаренных герцогом, была немедленно этих папирос лишена и нахмурилась. Рамиро обратно уселся на плащ — его собственный плащ из чертовой кожи, постеленный на палубе подкладкой вверх.
С тех пор, как «Гвимейр» и остальной герцогский флот в буквальном смысле попали под крыло Нальфран, услуги фолари герцогу больше не требовались. А бурное северное море за бортом постепенно успокоилось, улеглось, потеряло горизонт, погоду, стороны света, время суток и вообще какое-либо время. И даже Ньет не мог точно сказать, движется корабль или парит в опаловой сфере, где нет ни ночи, ни дня. Если бы не Нальфран…
Рамиро покачал головой. Было душно, хоть давление воздуха отчетливо ощущалось. Словно уткнулся лицом в полуспущенный резиновый шарик.
Темный занавес впереди медленно разрастался, в многослойной тьме хороводом плясали молнии. Теперь и Рамиро мог разглядеть за полотнищами мглы — нечто, какую-то клиновидную, обращенную острием вниз форму. Нож? Осколок?
Стеклянный Остров.
Рамиро потер пальцем переносицу, потом пощупал темя. Голова, переставшая было болеть, снова тягомотно ныла. Хотя шишка уже не прощупывалась. Надо бы лечь, пока есть возможность, но когда еще полюбуешься на приближающуюся легенду. Будет время належаться. Вряд ли герцог позволит мне сойти на берег, запрет, небось, в каюте, подумал Рамиро, выбрав папиросу и закуривая.
Вернее, попытавшись закурить — спички гасли одна за другой. Ветер не сдувал пламя — они просто не загорались.
