кто-то ещё, где-то покачивалась в такт музыке ещё одна пара: Мойра и Рэй. Это всё-таки случилось – и Харрис, бросив на них мимолётный взгляд – не хотелось отрываться от собственного счастья, – увидела, какими улыбками они обменивались. Что же, может, скоро каждый перегорит к другому – но пока что они не были похожи на людей, вступивших в фиктивный брак.
Вслед за ними кружились Джонатан и Рэйчел. Вдалеке шумела Джорджина со своими друзьями, братьями и младшей сестрёнкой. Где-то рядом танцевала и Дженнифер со своим мужем – Маркус, по нему было видно, нисколько не сомневался в решении дочери. Хлоя помнила, с какой гордостью он передал её руку Лукасу, насколько искренней была эта гордость.
Она тоже им гордилась. Едва дышала, не отрывая теперь от него взгляда – ей было страшно нарушить его хрупкое равновесие. Слишком сильно толкнуть, заставив рухнуть с высоты – приличной такой, – его роста.
Но Эосфор старался изо всех сил. Он был неимоверно напряжён, и Харрис – нет, теперь уже тоже Эосфор, – наслаждалась теплом в его объятиях. Она таяла в его руках, под этим полным любви взглядом – ему было тяжело, но он не говорил об этом. Старался дать всё, что было в его силах. Лукас хотел подарить ей их первый танец – и делал всё, что мог, пусть это и стоило ему серьёзных усилий. Он отказывался передохнуть, чтобы не испортить романтичность момента.
Самое важное – что сейчас «цена» этих усилий была всё меньше и меньше. Они начали свой путь с того, что каждый пожертвовал своей жизнью ради другого. И да, Эосфору было сложно стоять долго из-за того, что у него продолжительное время были парализованы ноги, но, если подумать – это уже было не самоубийство. И не встреча со снайпером – нет, у него просто болели ноги. Это на целый лестничный пролёт ниже в иерархии ценностей, чем отнятая жизнь. Да, всё ещё серьёзно и страшно – но уже не смертельно.
И Хлоя хотела бы, чтобы усилия каждого из них стоили бы ещё «дешевле» – чтобы самым тяжёлым выбором был, например, выбор имени для их ребёнка.
Или – берите ниже! – кличку для будущего питомца.
Она крепко обняла Лукаса, опуская голову ему на грудь, не имея абсолютно никаких сожалений по поводу того, что они просто качаются, стоя на одном месте, а не танцуют, например, вальс. То, что происходило сейчас, было гораздо интимнее, чем красивые, быстрые движения, которые завораживали тех, кто наблюдал, а не тех, кто кружился в паре.
У них впереди наверняка было ещё очень много танцев. Этот день был гораздо важнее, чем каждый из них и все они в сумме: потому что именно с него брали начало все их общие возможности, включая и танцы.
Мелодия была будто бы бесконечной. Тепло чужого тела проходило сквозь кожу и согревало саму душу.
Время должно было остановиться.
Но оно не остановилось – и, наверное, хорошо. Иначе Хлоя бы сейчас не лежала в постели – вроде бы уже такой привычной, но по-новому мягкой. Их невинные объятия, что помогали уснуть каждую ночь, когда-то должны были стать такими – почти жадными, жаркими. Когда-то Лукас должен был расстегнуть ей платье не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы позволить своим горячим рукам соприкоснуться с нежной кожей девушки.
Однажды они должны были стать ещё ближе – и первая брачная ночь, как бы заезжено эта фраза ни звучала, была идеальным вариантом.
Хлое едва удавалось вовремя делать вдох между поцелуями. Эосфор не был настойчив, но он просто был – и сейчас его оказалось как никогда много. Он прикасался к ней и раньше, не задумываясь над тем, как делает это – но в эту ночь всё было иначе. Две души получили официальное разрешение соединиться. Бьющиеся сердца желали стать ещё ближе, настолько, насколько это физически возможно.
Лукас не позволил себе сразу потерять голову. Он ждал этого уже давно, потому и стремился вернуть чувствительность своему телу – но не для себя. Вернее, не только лишь для себя одного. Жар, зарождающийся в груди и волнами прокатывающийся по телу, не мог заставить его забыть о главном стремлении: сделать для Хлои всё. Всё, что она может пожелать, всё, чего Эосфор не мог дать ей раньше, не наткнувшись потом на её сочувствующий взгляд. Он настолько устал быть тем, кому требовалась помощь, ему так надоело принимать её от любимой девушки – теперь наступила его очередь позаботиться о ней. Это прозвучало в его клятве, в коротком «да», что было сказано в церкви. Это было его мечтой с того самого утра в саду, когда Лукас едва не поцеловал столь недостижимую тогда Хлою.
Теперь она была перед ним, ждала его, нуждалась в нём – и он едва ли мог поверить в реальность происходящего.
Эосфор скользил губами по её животу. Девушка стискивала его плечи, почти царапала, бездумно запускала пальцы в его волосы, чуть сжимала – отпускала, будто одёргивала себя. Лукас был так близко, и в то же время – уж слишком далеко. Ей нужны были его глаза. Нужны были его губы.
Преодолевая свой порыв, она сжала колени, ощутимо надавливая на рёбра Эосфора, заставляя его остановиться. Наконец, он от неё оторвался – поднял голову, посмотрел в глаза.
– Иди сюда, – потребовала Хлоя. Лукас чуть замялся, не желая отступать – но девушка, отпустив его, приподнялась и потянула за ворот расстёгнутой, но не снятой рубашки.
– Я…
– А я говорю, иди сюда, – обожгла она его ухо шёпотом, притягивая к себе. Эосфор сдался, выдохнул горячий воздух, и вместе с ним, похоже, остатки самообладания. Он на секунду будто бы ослабел, и Хлоя перехватила инициативу: толкнула его, сама перекатилась – и оказалась над ним. Крепко сжала руки, прижимая к подушке, пока устраивалась у него на бёдрах – потом пришлось отпустить их, чтобы справиться с замочком, таким раздражающе надёжным. Ремень на брюках уже был расстёгнут, и Хлоя хотела бы вовсе от него избавиться – но для этого нужно было бы потратить несколько лишних секунд. Слишком долго.
Девушка не запомнила, как вновь оказалась спиной на подушке. Лукас обращался с ней гораздо более бережно, чем она с ним – её бы кольнула совесть, если бы Хлоя сейчас была бы в состоянии её слушать. Всё, о чём она могла думать – это переизбыток прикосновений и этот непередаваемый звук, что издал её муж, когда она скользнула языком и
