и выйди вон…
Бекетов через плечо лишь глянул в его сторону, но ничего ему не ответил и продолжил:
— Я такой же православный, как и вы все, а потому сказано, если пастырь говорит слова лживые, то не место ему в храме среди добрых людей, и прогнать его следует и другого призвать…
Договорить ему не дали. С разных концов храма послышались выкрики:
— Кто ты такой, чтоб нашего владыку порочить?
— Знать тебя не хотим!
— Гоните его самого!!!
И толпа тут же прихлынула к нему, прижимая его к кромке амвона, где в шаге от него стоял владыка Симеон, торжествующе глядя на происходящее. Он решил не вмешиваться и дождаться, чем закончится неприглядная сцена, понимая, что народ на его стороне и опасаться ему нечего.
Бекетов, хоть и был возраста преклонного, но все еще имел немалую силу, а потому не испугался напирающих на него прихожан и, разведя руки, отодвинул нескольких наиболее рьяных человек от себя и выкрикнул:
— Послушайте! Не виновен Иван Струна в том поклепе, что на него возвели… Патриарх во всем разберется и отменит анафему вашу… Прекратите…
Но ему не дали договорить, а, схватив за руки, поволокли к выходу и вытолкали вон, после чего закрыли двери изнутри на засов.
Владыка, оправившись далеко не сразу, наконец пришел в себя и растерянно огляделся по сторонам, покосился на диакона, а тот вдруг ни с того, ни с сего громко пропел:
— Многие ле-та-а-а…
И все остальные тут же подхватили:
— Многие лета-а-а…
Владыка воспринял это как хороший знак и продолжил исполнение обряда, закончив его словами:
— Анафеме придается раб Божий Иван и отлучается от Святой Церкви во веки веков…
Прихожане замерли от этих слов, поскольку никогда раньше никому из них слышать ничего подобного не приходилось. Неожиданно в запертую дверь кто-то громко постучал снаружи. Владыка подал знак, чтоб дверь открыли, и, когда приоткрылась тяжелая, окованная железом створка, на пороге показался нищий Никитка, что обычно сидел на паперти храма. Он выглядел испуганным и растерянно вглядывался в глубь храма, словно хотел найти там знакомое лицо.
— Чего стучал, Никитка? Или случилось чего? — спросили его.
— Там… — начал он и показал рукой в направлении ворот храма, — человек…
— Что, человек? Говори, — пытались помочь ему сердобольные прихожане. — Что за человек?
— Упал и не встает, — ответил нищий, и слезы потекли по его лицу.
Те, кто стоял ближе к выходу, рванулись наружу, а потом и вся толпа повалила вслед за ними, словно предчувствуя нехорошее известие. И действительно, сразу за соборной оградой лежал, уткнувшись лицом в талый снег, Петр Бекетов. Одна его рука, на которой не хватало нескольких пальцев, была выкинута вперед, а другую он прижал к груди, богатая соболья шапка скатилась с его головы во время падения и лежала рядом.
— Батюшки святы, — визгливо выкрикнула какая-то прихожанка, — никак помер, сердешный!
К Бекетову подбежали несколько человек, перевернули его на спину, расстегнули кафтан, и кто-то приложил ухо к его груди, послушал, бьется ли сердце, а потом, встав на колени, снял шапку и перекрестился:
— Точно, не дышит… — сказал он негромко, после чего тут же толпа отхлынула от покойника.
Один из батюшек, бывший здесь же, побежал в храм, чтоб сообщить о том владыке. Тот, выслушав его, тоже перекрестился на ближайшую к нему икону и назидательно проговорил:
— Вот ведь как свершилась кара небесная, все тому свидетели. Слышите?! — возвысил он голос. — Бог за нас, и смерть того, кто посмел святой обряд прервать, пусть всем уроком станет… — После этого он снял митру, опустился на колени и принялся горячо молиться.
Когда он поднялся и направился к алтарю, то диакон негромко спросил архиепископа:
— Что с покойником делать станем? Может, в храм занести и молитвенное чтение начать?
Но архимандрит сердито тряхнул седой головой, отчего его жиденькие волосы рассыпались по плечам, и он стал похож на пророка, предрекающего ослушникам веры тяжкое наказание за грехи их.
— Не смейте и приближаться к тому, кого Бог покарал! — визгливо выкрикнул он. — Пусть лежит так на виду, и лишь бродячие псы подходить к нему могут! И охрану рядом поставьте, чтоб приказ мой никто не смел нарушить.
После этого он степенно прошел в алтарь, и диакон поспешно прикрыл за ним дверь, не решившись войти следом.
Но народ с Софийского двора еще долго не расходился, обсуждая случившееся. Аввакум тоже чуть постоял, прислушиваясь к разговорам, а потом вдруг услышал, что кто-то негромко зовет его. Он покрутил головой по сторонам, но так и не понял, чей это был голос, решил, показалось, и, совсем уже было собрался идти, когда взгляд его упал на сидящего, как обычно, невдалеке от входа юродивого калеку Илью.
— Чего хотел, Ильюша? — спросил он, наклоняясь. — Денежку подать иль хлебца свежего прислать тебе?
Но тот отрицательно закрутил головой и проговорил негромко:
— Ой, батюшка, скоро тебе самому придется хлебушка у добрых людей Христа ради просить… Прибереги его, он тебе еще понадобится…
— Отчего же так? — опешил Аввакум.
— Неправедно живешь, батюшка, вот Господь и будет тебя уму-разуму учить. И тебя, и деток твоих, всем поровну достанется.
— За что же мне участь такая грозит? — с усмешкой спросил Аввакум, особо не поверив словам калеки.
— Как за что? — удивился тот. — Вон покойник лежит, умер без покаяния, без святого причастия. Не твой ли грех в том?
— Кто ж знал, что так оно все обернется, — попытался оправдаться неожиданно покрывшийся холодной испариной протопоп, на которого вдруг непостижимым образом подействовали слова юродивого.
— То Господь тебе сигнал подает, а ты и не понял ничего, — прошамкал тот и неожиданно заплакал. — Молись за него, молись, может, Господь и отведет от тебя кару Свою, кайся, батюшка…
Аввакум не дослушал его, резко повернулся, пробился через толпу, сгрудившуюся вокруг тела Бекетова, к которому никто не решался приблизиться, вышел к спуску в подгорную часть города и остановился.
«Ой, и впрямь что-то муторно на душе, — подумал он, — может, и прав Ильюша-юродивый, не следовало мне участвовать во всем этом? Невинный человек из-за этого пострадал…»
Но потом вспомнил, как в дом к нему ломились люди Струны, желающее ему смерти, и от этого у него потемнело в глазах, и, ни к кому не обращаясь, он произнес:
— Не по нашему хотению, а по Божьему изволению все происходит. Ему решать, кто чего заслужил. — И медленно побрел вниз туда, где
