Диалог о старом и новом
— Что за чепуху пишете вы? — встречают меня мои добрые друзья. — Что Россия была неизвестна, что ли, как Центральная Африка, что ли?.. Стэнли Ливингстонов вам надо, Грум-Гржимайло, Пржевальских, Куков? Лес, лес! Но ведь в лесу-то жили… И в тайгах живут люди, для которых тайга — не тайга, а открытая книга. Почитайте прекрасную книгу Арсеньева, про его изумительные странствования по Сихотэ-Алиню, чудесному приморскому заповедному таёжному урману — разве не изумительна фигура его вожатого — Дерсу Узала?
— Правильно, — отвечу я на эти буквальные замечания, — всё правильно… Правда, подобные таёжные следопыты были в русской жизни, и знали они лес тем внутренним нюхом, которым обычно люди постигают природу… Но — знание знанию рознь…
Эти следопыты были единственными в своём роде, индивидуальными; их круг знаний не был широк, он был, напротив, весьма ограничен и узок…
Да, были люди, знавшие в полном смысле русскую действительность, — позвольте назвать среди них хотя бы Мельникова, Щапова, сибиряков Ливанова, с его исследованием религиозной жизни, Шелгунова, с его некоторыми необычайно глубокими статьями по истории России, Лескова и вообще этот сонм мелких, не шумно славных писателей и учёных, судьба произведений которых — долгий сон на полках библиотек, в пыли и в книжных червецах.
Да, эти люди, действительно, знали Россию, и вот почему — при обдумывании путей к России новой — наша мысль упирается в их образы.
Были по Руси раскиданы разные архивные комиссии. Общества изучения таких-то и таких-то краёв — и так далее, которые занимались работой незаметной и плодотворной. Вспоминаю Ярославское древлехранилище, которое так и пахнуло на меня, как свежестью из погреба в пыльный зной, — свежестью исторической… Они — были незаметными следопытами, ползавшими по лицу русского заповедника, они знали Россию — но Россия-то не знала их…
— Не знала? Мельникова-то не знала?
— Ну, Мельникова одного и знала, а других вы и сами не знаете… А Мельникова знала как «бытописателя ушедшего быта», вроде любопытного чудака, и ничего актуального в нём не замечалось… А между тем…
— Что между тем?..
— Он мог бы быть вождём, особым, новым, мелким вождём… Не верите? Ну вот… Но оставим сие, потому что подобные вопросы разжигают страсти.
— Ну, в таком случае что же мы знали про Россию, если не сказания следопытов…
— А вот что… Это был целый ряд легенд, сказок, преданий, таких или эдаких, но всё примерно подобранных в одном духе. Эти легенды отнюдь не заключали в себе указаний на карты тайги, ни компаса для её прохождения… Нет, это были взрывы как бы веры, иногда — суеверий… Во-первых, были заявления, что ясность, хорошая жизнь только за пределами русского леса… Карамзин, попав в Швейцарию, — целовал там чужую землю… На кой чёрт она ему? Повоевавшие наши чудо-богатыри 1812 года — стали устраивать масонские ложи, причём названия лож совершенно не оставлявшие никаких сомнений: «К свету», «Новая Заря» и т. д. Если при этом и было какое-нибудь самосознание, то непременно — по контрасту — как, например, это было с господином Радищевым, который столь раскатал весь путь по первой просеке нашей, по дороге из Петербурга в Москву… Радищева, этого трусливого обличителя, прекрасно разыграл и обругал Пушкин — но кто знает это обличение?
Воцарился на Руси потом Фохт, и Молешотт, Бюхнер и «Штофф унд Крафт», и материализм принял воинствующий суеверный характер… Потом пришёл марксизм… Это было не знание, а это было воспитание каких-то тоже индивидуальных вождей, опьянённых этими своими знаниями так, как таёжников опьяняет спирт… Интеллигенты не были западниками в том смысле, в котором следует понимать это слово, нет, они просто шаманили, эти лесные люди, оборотясь на Запад. Целый век над Россией раздаётся истошный стук то тех, то этих шаманских бубнов, и в этом шуме, как всегда бывает, истина плачет, стоя одиноко в углу…
— Позвольте, если вы изображаете таким образом всё сознание России как одержимое некими лесными туманами, то каким же образом существовала сама Россия? А ведь она стояла и правила в продолжении XIX и начале XX веков нерушимо…
— Не поймите меня неверно, должен я вас предупредить… В камлании, в шаманстве бывают вещи изумительные, и тоже в некотором согласии с природой. Что профессор Штецнер, скептический немец, вылечился камланием шамана от лихорадки, — сам же он рассказывал это в ОИМК. Есть в самом шаманстве некоторая приспособленность к России, её вдыхание, вчувствование… Возьмите хотя бы одного из таких русских шаманов — Ал. Блока, высочайшего интеллигента и поэта… Его лирические и другие переживания до такой степени насыщены чувством жизни, что он, положительно, в некоторых случаях становится пророком… Человек, который в 1914 году писал:
Испепеляющие годы. Безумья ль в вас, надежны ль весть? От дней войны, от дней свободы Кровавый отсвет в лицах есть…
— значит больше, чем рядовой человек… Он, действительно, слышит «рост трав», и «с ним говорит морская волна»… Это не метафора, как и не метафора, когда Христос в белом венчике из роз идёт впереди красногвардейцев, у которых «горькое житьё, рваное пальтишко, австрийское ружьё»… Конечно, на него обрушились за это все, кто пострадал от лесного вихря, но ведь игра-то ещё не разыграна…
— Но при всём том — при всей их важности, всё-таки такие откровения шаманов — не знание… Знание для меня, для вас, для него — ясно, точно и определённо. Знание — математика, дважды два четыре… А шаманы непременно требовали стеариновую свечку! Но шаманы пребывали в некоем лесном, сумеречном сознании, а государственное дело в России — шло помимо, своим чередом… Интеллигентные шаманы в нём-то и не участвовали…
