с глаз.
– Прощай!
Они как чувствовали, что не увидятся очень долго.
Следующая встреча их произошла уже за границей.
Встретились они в эмигрантском Париже – Дмитрий Павлович, обвядший, растерявший блеск молодости и великосветский лоск, и Феликс Феликсович Юсупов, обнищавший, но живой и здоровый и – это было главное – с любимой женой Ириной; оба они – и Юсупов, и великий князь – смогли уйти от большевиков на Запад. Дмитрий Павлович оказался большим ловеласом, и его романы потрясали эмигрантский Париж.
Одним из самых затяжных и искрометных романов был роман с Коко Шанель <cм. Комментарии, – Стр. 601…роман с Коко…> – женщиной, по свидетельству людей, знавших ее, не очень красивой, но имевшей такой шарм и обаяние, что поклонников у нее было целое море. Великий же князь Дмитрий Павлович был одним из первых. Позже он переехал в Штаты, женился на богатой американке, наделил ее княжеским титулом и умер довольно молодым, заболев туберкулезом.
От брака у него остался сын, ныне превратившийся в респектабельного господина, который претендует на российский престол. Правда, что из этого выйдет – никому не ведомо. Престола-то нет.
Юсупов с Ириной дожили до глубокой старости, умерли бедняками, перебиваясь с воды на хлеб. Жили они, говорят, в каморке, которую всякий раз заливало, едва на улице начинался дождь, от холодной, падающей с потолка потоком воды они прикрывались газетами и зонтами.
Впрочем, кое-какие деньги перепадали бывшему богачу Юсупову и за границей. Иногда – немалые. Как я уже упоминал, он затеял суд с американской кинокомпанией, которая, сняв фильм об убийстве Распутина, кое-что перепутала. Процесс Юсупов выиграл и обогатился миллионом долларов. Но деньги не пошли князю на пользу.
Мне довелось бывать на русском кладбище в деревушке Сент-Женевьев де Буа, там Юсуповы лежат в одной могиле, блистательный Феликс и красавица Ирина…
Как сложилась судьба Арона Симановича, я, к сожалению, не знаю. О себе он написал в свое время, что благополучно ушел с белой армией на юг, потом переправился за границу (неплохо напоследок покутив в России и расправившись с Пуришкевичем, которого он считал личным врагом), а вот что было с ним за кордоном – не ведомо никому. Он растворился на Западе. Как и иеромонах Илиодор. Тот закончил свои дни, работая швейцаром в маленьком отеле.
От Распутина осталось завещание, написанное под контролем юриста Аронсона, оно – удивительное. Симанович переслал его в Царское Село. И хотя есть сомнения в том, что оно подлинное (то, к чему прикладывал руку Симанович, надо добрый десяток раз проверять, а потом столько же раз перепроверять, слишком уж многое он путал, а иногда просто откровенно врал), завещание это стоит того, чтобы его процитировать целиком:
«Дух Григория Ефимовича Распутина-Новых из села Покровского.
Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января я уйду из жизни. Я хочу Русскому Народу, папе, русской маме, детям и Русской земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на твоем троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение двадцати пяти лет не будет в стране дворянства.
Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, т. е. детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе Божеское указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде.
Григорий».
Теперь об одном из самых активных убийц Распутина, метком стрелке Владимире Митрофановиче Пуришкевиче.
Симанович боялся его как огня и следил за всеми его передвижениями, засекал места, где тот появлялся. Там, где появлялся Пуришкевич, никогда не появлялся Симанович. Более того, Симанович время от времени получал от верных людей предупреждения, что Пуришкевич хочет прикончить его. Хотя, думаю, вряд ли это соответствовало действительности: слишком уж маленькой сошкой для Пуришкевича был Симанович. Ну кто он, Арон Симанович? Ловкий пройдоха, полуювелир-полуприказчик, кукла, которой играли другие люди – сильные, могущественные люди. А вот Пуришкевич для Симановича был крупной дичью, и Симанович достал его.
В 1920 году, находясь в Новороссийске, Пуришкевич заболел брюшным тифом и угодил в госпиталь. Как потом отметил в своей книжке Симанович, «врачебный персонал лазарета состоял исключительно из евреев, поэтому принятие в него Пуришкевича вызвало много толков.
Монархически настроенные сестры милосердия считали поэтому, вследствие его перехода на сторону революционеров при отречении царя (я сохраняю стиль Симановича, так что все претензии насчет языковых погрешностей – к нему, пожалуйста), изменником. В лазарете раздавались замечания, что не стоит о нем особенно заботиться».
Пуришкевич попал в обстановку, из которой ему надо было немедленно бежать, шансов выжить там у него не было ни одного. И все-таки Пуришкевич остался и выжил – организм у него, конечно, был могучий и быстро пошел на поправку.
Но выписаться из госпиталя ему не дали. Когда он уже готовился покинуть госпиталь, на прощание ему поднесли бокал шампанского – для того имелся какой-то незначительный повод: то ли годовщина взятия Бастилии, то ли день рождения старшей медсестры лазарета – не важно, в общем. Важно другое – после этого шампанского Пуришкевича не стало.
«Известие о его смерти я принял с большим облегчением», – написал Симанович и поставил на этой истории точку.
Печальна была судьба и многих распутинских выдвиженцев. Например, судьба Штюрмера. Управлял он российским хозяйством плохо, ничего путного для страны не сделал и вскоре был вынужден освободить свое кресло, а когда к власти пришло Временное правительство, был арестован. Обвинили его в том же, что и Вырубову, – в шпионаже в пользу Германии.
Подвела Штюрмера его фамилия – то ли немецкая, то ли еврейская, то ли австрийская; Штюрмеру же хотелось, чтобы фамилия у него была какая угодно, только не немецкая. В Петропавловской крепости ему стало плохо, он угодил в мужскую тюремную больницу, но лечение Штюрмеру не помогло, и тогда к следователю В. Соколову явилась жена бывшего премьера, Елизавета Владимировна, и попросила выпустить мужа под залог.
Денег настоящих в ходу уже не
