лес. Вполне живой.
Олеся проводила его долгим взглядом. Всё это время Рита разглядывала лицо сестры со свежим синяком на скуле.
– Кто ж тебя таким алабышом наградил?
Олеся потрогала скулу и коротко усмехнулась. Подобрав с земли узелок, она сунула его в Ритины руки.
– Жри лучше. Мати состряпала на первом огне, дабы ты не промялась в дозоре.
Рита вцепилась зубами в тугой узелок. Олеся снисходительно наблюдала, как она добирается до ещё тёплого, сваренного на первом огне нового очага горшка каши и кислой лепёшки. Но, видимо, на лице Риты нашёлся какой непорядок. Смочив об язык палец, Олеся принялась оттирать её под левым глазом.
– Олеська, не тронь! Чего опять домоглася, аки заноза?.. Ну, буде, пущти меня! – заелозила Рита, не выпуская горшок. Олеся не отпустила, пока не закончила умыванья. Рита успела вцепиться зубами в лепёшку и загрести ложкой кашу, как вдруг Олеся вытащила из кармана кольцо. Рита восторженно замычала и, едва не давясь, схватила янтарное украшение.
– Как ты у Вольги отняла? Не давал ведь, жадён скаред! – примерила Рита кольцо и подставила его под свет прожекторов.
– Сторговалися, – вскинула Олеся плечами. Они перекинулись взглядами и обе прыснули смехом. Но Олеся радовалась не долго, лицо её стало серьёзнее, и левая рука привычно стиснула негнущиеся пальцы правой.
– Десть мне ещё раз твой нож оглядеть.
Рита, хоть и с удивлением, но протянула недавно погрызенный со злости клинок.
– Да нет же, – покривилась сестра. – Десть нож щура нашего.
Рита помедлила. Нож-наконечник она берегла пуще ока. В первый раз, когда Олеся отняла его после встречи с Егором, Рита боялась, что сестра его сразу выкинет. И на этот раз она опасливо покосилась на протянутую ладонь с двумя косными пальцами.
– Токмо глянуть. Навсегда не займу, – успокоила её Олеся.
Рита полезла за пазуху. С внутренней стороны куртки была пришита петля. Олеся взяла протянутый нож и долго крутила в руках, проверяя заточку и взвешивая на ладони.
– Я помню его лучше, чем ты, – вдруг заговорила Олеся. – Мне седьмой год пошёл, а тебе токмо третья Зима, когда нашего щура Неименная Волчица убила. Он радел за уклад, яко Гойко с крамолою радеют супротив Единения. Деян прорекал семье Влады позор. Сам же был добрый охотник и добрый…
Она осеклась. Ведь даже сейчас их семью могли умертвить: этой ночью или на утро, или на следующий день. Ведунья оторвала их от племени, отлучила от рода, отправила в логово вместе с бунтовщиками. Чего она хотела добиться? Проверить их верность, как говорила им мать, или всего лишь избавиться?
– Добрый отец, – закончила за неё Рита на наречье оседлых.
– Добрый отче, – кивнула Олеся. – Тебя любил, мать любил – всех нас кормыхал. Не забыла сего – с малых Зим добро помню. В Чертоге Деян был вожаком, на крамолу за ним пошли смелые Волки. И матери надо было зарезать себя, когда бунт не вышел, да она оробела. Опосля мне рассказывала, что тебя, трёхзимку, увидала и побоялась сгубить – тем и себе и нам долю выбрала. От добычи с охоты нам малых крох не бросали. Влада так всем наказала: «Ежили голодны, пусть земь жрут!». Ты не знашь, а коли мать бы нас, как чернух, отдала, ей много сулили. В зенки вцеплялась таким, белой злобою билась. И её били, в лицо харкали, нарекали израдицей, покуда я не взросла. Накормыхала вас не хуже Деяна, охотником в Чертоге означилась. А ведунья меня поклонила на смерть с пятью матёрыми на север пойти. Вий тогда подсобил, я отбилась от мести и сдюжила. Силой, кровью в набегах за тринадцать Зим поднялась вожаком. И покамест ни словом, ни заботою Владе не навредила: живы, да и на том слава Роду. А она поедом ест, зенки бесстыжие у неё злобой светятся, токмо на меня поглядит. Сплавила нынче к крамоле.
Рита замерла с куском лепёшки в руках. Олеся никогда не жаловалась и сейчас говорила Правду, как должное, что положено знать. Строгая, ничего не понимающая Олеся, кто не упускала случая задать взбучку за малейший проступок, оказалась сейчас ближе для Риты, чем когда-либо прежде.
– К Зиме выйду из стаи, – неожиданно объявила она. От удивления у Риты отпала челюсть.
– Ты?!
– Да, хватит, набегалася. Коли не буду охотницей, так и ведунья от мести отступится. И тебя в стае быть не должно. К Зиме мужей сыщем, да на красную нить судьбу перевяжем. Вестами заживём, как Девятитрава по Родовой Стезе наставляла. Дай руку свою оглядеть.
Рита, не опомнившись, протянула ей руку. Олеся задрала куртку и нашла на запястье посеревшую от грязи нить. Эту метку срезали, когда молодняк находил себе пару на Ночи Костров. Олесе было двадцать пять Зим, Рите двадцать один – по меркам Навьего племени они давно перестарки. После того, как предал отец, старая Мать-Волчица решила, что лишь по истечению семнадцати Зим они смогут выйти замуж и уйти из охотниц. Но кто же мог знать, что дикая лесная воля так полюбится Старшей Олесе и Младшей Рите?
– Да за кого ж ты собралася? – очнулась Рита.
– На кого очи глянут. Токмо не из крамолы. От семьи одного израдца две честные семьи прибудут – сие роду угодно, матери ладно, ведунье потребно.
– А мне не потребно! – Рите бы сейчас седеть молча и как-нибудь потом выкрутиться от замужества, но стало обидно до слёз. Растирая рукавом щёки, она запричитала. – Ни
