со смакующим взглядом топчет уменьшающийся под подошвой цветок. – Вперёд, за малахитовой травой!
На Зелёной дороге пели те же самые колокольчики, что и под звёздным плащом Репрева, только тише, нежнее, и, чтобы услышать, о чём они звонят своими язычками, приходилось прислушиваться, соблюдая тишину.
– Отсюда льётся, из-под земли! – выкрикнул отрядовец, разлёгшись на Дороге, прильнув к ней ухом и уставившись очарованными глазами куда-то в одну точку. – Вот отсюда, клянусь!
Все обернулись на крик, остановились, напрягая слух, но быстро потеряли интерес и двинулись, когда не увидели того, что ещё не видели, и не услышали то, что ещё не слышали. Отрядовец подпрыгнул и отряхнулся от зелёной пыльцы – она ровным тонким слоем собралась на униформе.
Обувь просохла, с неё стаял снег: Зелёная дорога пышела жаром, согревала продрогшие косточки отряда.
Под Дорогой, как под предметным стеклом, сжались не только маки, эдельвейсы, подснежники и такие дорогие сердцу Астры каменные цветы, но и уменьшенные в размерах шнурочки рек, вздутые синими венами ручейки, ломтики озёр, коллаж из морей с потопленными на дне кораблями блошиной комплекции и застывшими пузырьками воздуха, рыбы с мечами на носах и с парусом-плавником на спинах, атласные ленты рыбных косяков, прищеплённые носы китов…
Перебирался отряд с великой опаской, боясь провалиться в морскую пучину, ходил почти что на цыпочках. Но настоящего страху нагоняли мёртвые кинокефалы, феликефалы с опущенными веками и живыми, будто спящими, лицами; братская могила ворошила зелень Дороги бледным восковым светом.
– Шерсть дыбом встаёт… – услышал Репрев, поведя шакальим ухом, как шепчутся у него за спиной два отрядовца. – Вроде бы всякого на своём коротком веку навидались и сами дров наломали, что держись, но такого…
– Как на войне, как на войне! – поддакивал ему второй, тряся губами и вжимаясь в товарища. – А правда, откуда они там взялись, мертвецы эти?
– Меня-то ты что спрашиваешь!
– Может, когда дорогу эту строили, не заметили, что строят на кладбище?
– Дурак! Её же не мы строили, ну, то есть не кинокефалы и не феликефалы, её вообще никто не строил – она сама появилась.
– Как так, сама появилась?
– А вот так! – не выдержал первый. – Взяла, значит, и появилась, когда никто не просил! Ей некому докладывать, откуда она взялась и кто такая. Вот как, к примеру, выискалась на небе луна? Или твой прыщ на носу, о котором ты мне зачем-то все уши прожужжал – болен я смертельно, конец мой скоро, малахитовая болезнь! А потом он на следующий день вскрылся. Не я же тебе его из вредности на нос нацепил.
Когда отряд с черновыми зашёл в туннель, тот подсвечивался мутным дремотным светом, как светятся гнилушки в лесу. По земле стелился ядовитого цвета, но безобидный туман. Разные звери, гулявшие когда-то по незастывшему камню, оставили в нём оттиски своих лап: следы, знакомые, пожалуй, каждому, но были среди них и такие, которые вызывали по меньшей мере недоумение – тигриные, рассыпанные, как галька, следы; отпечатки босых кинокефальских и феликефальских стоп и ребристые, сургучные печати подошв, тройники лап древних ящеров, тут и там волнистые червивые ходы. Иногда следы кучковались так плотно, что наползали один на другой, третий на четвёртый, и нельзя было разобрать, чей – этот, а чей – тот.
– Ау! – крикнул отряд.
– Ау!.. – вторило эхо.
Влага обвешивала грузилами воздух, бисером прострачивала стены, стекала с потолка, одиноко всхлипывая. Нарушая все мыслимые и немыслимые законы природы, росли сталактиты и сталагмиты – вверх дном, цепляясь кончиками за пол и потолок.
Редко отрядовцы переговаривались, что-то бормоча или шепча, будто общались не живые, а заблудшие души.
Горячий воздух взбивался в туннеле, дыхание спирало. Униформа отряда охлаждало тело, но, казалось, даже она пасовала перед жаром, в который бросало Зелёный коридор. В особенности не щадил жар черновых: они окунали пальцы в воротники, оттягивали их, крутили шеями, дышали ртом. Но полуартифекс Репрев и здесь не оставил их в беде: он понижал им температуру так, чтобы они не потели и не испытывали неудобств, снимал откуда-то с низовья снежных гор полную горсть кислорода и кормил их, как кормят в клювики птенцов, в раскрытые рты.
Колокольчики шумели отзывчивее, и прислушиваться к ним, пачкая ухо в зелёной пыльце, не было нужды. К колокольчикам вклинивались посторонние звуки, доносящиеся откуда-то сверху, но откуда – было не понять: какое-то далёкое гудение, шелест птичьих крыльев, трубный, будто бы слоновий, клич, шипение, свист, непреклонное завывание, скрежет когтей, шорканье стрекозиных крылышек; звуки то разносились какофонией, то звучали по отдельности, но всегда тихо-тихо, глухо-глухо.
На стенках туннеля топтались наскальные рисунки саблезубых тигров, высоких плодоносных костров, чешущих своими языками потолок Коридора с его неаккуратным рубцеватым швом.
Репрев, наверное, один из первых узнал бенгардийскую вязь, а ещё он узнал, что обладает даром глоссолалии – способностью говорить и читать на всех языках мира – выдуманных и невыдуманных – и, самое главное, понимать чужие языки.
Бенгардийская вязь была везде: она закручивалась спиралью на протяжении всего Коридора, но нигде не касалась пола, отступала от него, а наскальные рисунки обходила стороной, как прокажённых. И если пещерная живопись светилась блёкло, то вязь бросалась в глаза сочным красным, как свежая ссадина, цветом, она стереоскопически игралась на стенах туннеля – роррумы словно находились в непрестанном движении; кое-где, правда, краска смазалась, словно её наносили наспех. Хотелось верить, что это была краска, а не то, что первым приходило на ум при взгляде на кричащие багрянцем письмена. Иначе кровавые надписи, – как и полагается всему, что написано кровью, – выглядели бы до мурашек жутко. Но незнание всегда заставляет наши поджилки трястись, и если бы кто-то доказал, что бенгардийская вязь на стенах Зелёного коридора написана кровью, то своим доказательством он только бы успокоил.
«…мы пришли из немой пустоты… король владеет правом срезать с чёрной дамы локон… он может быть только один, а их всегда должно быть тридцать пять… каждый примерит престол…» – полуартифекс Репрев прыгал глазами по вертикальным строчкам и, зацепившись за одну, остановился, подошёл поближе и прочёл её до конца: «Если идёшь по прямой и не можешь покинуть круг, то покинуть его можно, к скорби мира, только разорвав. Великий лжец тот, кто обманывает судьбу. Ибо тот, кто обманывает судьбу, обманывает артифекса».
«Разорвать круг» – эти слова врезались в сознание Репрева. «Разорвать круг, если идёшь по прямой… Неужели тиграм не обойтись без их высокопарного слога? К чему вечно всё усложнять? Нигде ни одной приписки вроде: здесь был… Алатар? Алатырь? Какие у них вообще бывают имена? Наверное, всех
