яда. И пока ты не вытянешь его весь — ты не будешь счастлива. Тебе стоило бы больше любить жизнь, радоваться хоть чему-то, а не только проклинать свою судьбу. Потому… потому я проклинаю тебя. Отныне каждый, кто родился под звездой Лойс, упадет без чувств, лишь взглянув на твое лицо. А коль поцелует тебя или возжелает тела твоего — умрет тут же, на месте. И будешь ты такой пока твое жестокое, полное ненависти ко всему миру сердце не очистится. А теперь спи… спи, Ласла, потому что грядет война. Неизвестно, когда теперь тебе удастся хорошенько, всласть поспать.
Закрыв глаза, королева рухнула прямо в руки магу. Тот сжал ее в объятиях, уложил на пол, поставил рядом стул и тяжело, вымученно вздохнул.
— Ну вот, Влад… — сказал он, пожевав губу. — Последнее свое дело делаю в Вадгарде… знал бы ты, как я себя ненавижу, приятель…
У меня от его слов екнуло сердце, а мог, горько усмехнувшись, вдруг посмотрел на меня.
— Ты видишь меня? — спросил я.
— Нет, но знаю, где ты стоишь, — сказал он. — И знаю, что ты нашел ту шкатулку, что я тебе оставил.
— Зачем вы все это делаете? — спросил я с некоторым отчаянием. — Почему именно так? Почему так жестоко? Неужели не было другого выхода?
— Я видел будущее, смотрел варианты, — покачал головой Эрик, а потом схватился за голову. — Боги, свет, тьма… как же тяжело… я видел множество вариантов развития событий, но этот путь — единственный, по которому действительно стоит идти, Влад. Не подумай только, что я привел к смерти этого глупого мальчишку и проклял любимую женщину удовольствия ради. Я ненавижу себя за это… ненавижу.
— Расскажи мне все, пожалуйста, — попросил я торопливо. — Я хочу знать.
— Увидимся еще, наболтаемся, — отмахнулся он, перебив меня. — Если, конечно, я не полный идиот, разговаривающий сейчас с пустотой. Ведь того будущего, что я нашел, может и не случится. Мало ли, что может пойти не так… вероятности так ненадежны, стоит одной пешке лишний раз чихнуть — и весь замок из песка, что я тут строил, просто напросто рухнет. А теперь можешь говорить что хочешь — я все равно не услышу. Мне же… нужно закончить начатое. Ради ее же блага.
— Ну что ж, — вздохнул я, — давай.
Эрик кивнул, больше на меня не глядя, и повернулся к спящей королеве. Повернулся, погладил ее по щеке.
— Знаешь, вот парадокс, ты меня всегда как родственника воспринимала, Ласла… а я тебя любил. Жалко отдавать свою любимую женщину какому-то задохлику, прячущемуся в женских тряпках, но… все лучше, чем провожать ее на тот свет, правда? Потому я проклинаю тебя, Ласла. Теперь уже по настоящему проклинаю. Отныне каждый, кто родился под звездой Лойс, упадет без чувств, лишь взглянув на твое лицо. А коль поцелует тебя или возжелает тела твоего — умрет тут же, на месте. И будешь ты такой пока не исполнишь два условия. Во-первых, ты должна влюбиться. Все равно в кого, но искренне и так, чтобы этот человек стал тебе дороже твоего нежно лелеемого проклятья, чтобы ты ради него захотела это самое проклятье скинуть. Во-вторых, ты должна исправить ту ошибку, что совершила когда-то со мной. Таково будет твое проклятье, и пока ты не выполнишь все его условия, ты не снимешь своей золотой маски. Да будет так. А теперь я ухожу. Мы с тобой больше никогда не увидимся. Прощай, Ласла. Я действительно всегда, с самого детства, тебя любил… жаль, ты так и не смогла искренне ответить мне взаимностью.
И после этих слов Эрик, а за ним и спящая Ласла, растаяли в воде, а меня подхватил водоворот и наконец вынес наверх — грустного и растерянного, растоптанного нелегкой правдой.
86. Самый бедный сторонник
Узнав точные слова проклятья, я тот час же передал их Ласле. Королева внимательно выслушала, кивнула и взяла неделю на раздумья. После этого она снова созвала совет маскарада объявила, что понятия не имеет, о какой ошибке идет речь. Конечно, имелось у меня предположение, что речь шла о том, что она так и не ответила на чувства Эрика взаимностью. И я даже сказал об этом сестре. Но она только передернула плечами — мол, коль так, то все равно прямо сейчас мы ничего сделать не сможем, все решиться само собой со временем. Да и вообще, теперь, мол, это ее и только ее лично дело, и нечего нам всем в это дело лезть.
Потом прошло еще два месяца.
Два скучных, растянувшихся будто бы на целый год месяца, которые, впрочем, не прошли бесследно. В тот день мы с Ласлой в очередной раз вместе завтракали, и она, хитро улыбаясь, рассказывала мне о своем недавнем разговоре с лавандовым королем.
— И говорю я ему, значит — Ойл, слушай, а можно я к тебе через недельку в гости наведаюсь? Он глаза вытаращил, смотрит на меня удивленно и спрашивает — зачем, мол, и не боюсь ли я бросать страну? Ну я так загадочно улыбаюсь и отвечаю — ой, мол, боюсь. Но больше, конечно, боюсь, что по пути остатки кредита воздушные пираты разграбят.
Я фыркнул весело от того, как Ласла живо округлила свои и без того широкие карие глазищи. Лицо у нее при этом сделалось такое наигранно-афигевшее, будто ей сообщили о выигрыше в лотере, но она до сих пор не могла в это поверить — это она так передразнила короля Конкори.
— Он глаза еще больше вытаращил, челюсть у него отвисла. Смотрел на меня, смотрел, а потом спрашивает — я, мол, что, клад нашла? А я ему и отвечаю — нет, я просто мельницу яхам отдала, и они мне магических кристаллов наделали больше, чем он за свою жизнь видел. Честно ведь говорю, не вру! И ты представляешь — он мне не поверил! Посмеялся надо мной, сказал что я — шутница. Мы с ним поспорили. Он обещал, что если я говорю правду — он съест свою любимую меховую шапку.
— Бедный лавандовый король, — не сдержал я смешка. — Блин… мне его даже немного жалко — шапка вряд ли будет вкусной. Однако я совершенно не понимаю, почему у нас тут, в замке, не объявилась целая толпа шпионов?
Это и правда было удивительно. Мельница исправно перемалывала магию, как выражалась Ласла. В сокровищнице выделили пару полок для сундуков, полных кристаллов. Старый сонор Тенбрук стал настоящей звездой клуба Стеклянныйх Ученых, на его ручные молнии съезжались посмотреть со
