Я пожал Джеку руку, и он вопросительно взглянул на Барни.
— Это Джон. Он принес послание от Кошачьего Корма.
На лице Джека не выразилось ничего, кроме злости и удивления. В этом я был уверен.
— Что? — выдохнул он.
— Повтори ему послание, Джон, — распорядился Барни, и я повторил.
Лицо Джека потемнело.
— Черт возьми! Кто-то нас выдал! — Он оглядел остальных, те не сводили глаз с него и Барни.
— Похоже на то, — согласился Сэм.
— Когда я до него доберусь, уж они у меня поплачут. Пожалеют, что на свет родились.
— Так, по-твоему, не возьмем его на дело? — спросил Сэм.
— Возьмем на дело? — возмутился Джек. — Скорее уж возьмем за грудки!
Слушатели приняли эту шутку на ура.
— Вот он каков, мой Джек, — громко произнес кто-то.
— Но если мы откажемся, он может все нам испортить, — возразил Сэм.
— Пусть попробует, — крикнул Джек.
— Я согласен с Джеком. — Слова Барни были встречены смешками. Он добавил: — В этот раз.
— Но у нас у всех есть право голоса, — запротестовал Сэм.
— Только что в нем проку, если они оба так хотят, — проговорила Нэн.
— Ты, похоже, спишь и видишь, как бы сдаться, — зло бросил Джек Сэму.
Я только удивлялся, почему их так волнует, знает Палвертафт об их вечеринке или нет. И почему его не пригласить? Иначе будет невежливо.
— Ты это о чем? — взвился Сэм.
— О том, кто же это проболтался.
— Не я. — Вид у Сэма был растерянный и виноватый. — Я говорю только, что, раз уж он дознался, нужно или взять его в дело, или ничего не затевать.
Я терялся в догадках. Почему нужно отменять собрание, пусть даже Палвертафт о нем дознался?
— Ну да, — упорствовал Джек. — Афера может пойти, как задумано, а если он что-нибудь затеет, мы будем готовы.
— Бред собачий. Он может устроить ловушку и стереть нас в порошок. А раз у него есть шпион, он будет знать, что мы собираемся делать.
Послышался шепот одобрения; многие приметно заколебались. Даже Джек ничего не возразил и перевел взгляд на Барни.
Тот собирался заговорить, но заметил меня.
— Опять мы позабыли о юном Джонни, а ему все это ни капли не интересно. Вот что, иди-ка ты с Нэн, она отыщет тебе что-нибудь поесть и покажет, где устроиться на ночлег. Согласен?
Следом за Нэн я направился в комнату по другую сторону холла, с такой же обстановкой, как в первой. Единственная разница состояла в том, что ковры здесь были в пятнах, главным образом, насколько я мог судить, от пролитого вина: там и сям на полу валялись разбитые или наполовину опустошенные бутылки токайского и шампанского, тонкие стаканы из граненого стекла. Там же, на полу, были разбросаны сладости, лакомства, корзины с оранжерейными фруктами. Я предположил, что это столовая, но, как выяснилось позднее, эту комнату называли Красной гостиной из-за ее голых кирпичных стен.
— Жратвы полно, — сказала Нэн. — Бери, что захочешь. А потом устраивайся, где тебе глянется. Наверху много пустых комнат, на чердаке тоже.
Она вышла.
Я был голоден, и при виде пищи у меня потекли слюнки. Но прежде я хотел припрятать свои бумаги и потому отправился через холл к лестнице. К моему удивлению, ни ступеней, ни балюстрады у нее не было, стоял только голый каркас. С трудом я забрался на верхний этаж и обнаружил одни бруски и подбалочники, без настила, только местами прикрытые досками, чтобы было где пройти и притулиться. Ходить по этим комнатам было трудно, а в темноте, как я подумал, просто невозможно, потому что нужно было шагать с балки на балку, рискуя, если оступишься, провалиться в нижний этаж.
Заинтересовавшись, я исследовал весь дом: оконные рамы и ставни отсутствовали, окна были забиты досками, дверей было только две — уличная и между холлом и гостиной. Потолков тоже не было, а это значило, что спрятаться негде и любой разговор могут услышать посторонние. Внутренние стены оставались без штукатурки, не говоря уже о деревянных панелях, повсюду виднелся голый кирпич, за исключением только гостиной, обвешанной драпировками. Короче говоря, плотницкая работа была сделана, а столярная — нет, каменщики свое дело закончили, а штукатуры не начинали.
В глубине холла я увидел, что задней двери нет, а проем забит крест-накрест досками. Мне пришло в голову, что они препятствуют не только входу, но и выходу.
Дом был большой, внушительный (я частенько езжу мимо; его занимает теперь граф N***, который, наверное, понятия не имеет о его прежних судьбах), комнат в нем было так много, что каждый обитатель, или пара, мог бы найти себе отдельную комнату, хотя, как мне стало ясно позднее, для еды, времяпрепровождения и даже для сна использовались в основном два больших помещения в первом этаже. Во всех комнатах второго и третьего этажей имелись следы человеческого присутствия — одежда, печенье, круглые леденцы, апельсиновая кожура, разбросанные на коврах и напольном покрытии, — и только на самом верху я нашел два пустых помещения, предназначавшихся, вероятно, для детей или гувернантки. В моем распоряжении оказались две комнатушки — внутренняя, без окон, откуда дверной проем вел во внешнюю, с мансардным окном, забитым досками, — где я и устроился со всеми удобствами, если не считать отсутствия пола.
Я поискал, куда бы спрятать матушкину записную книжку. Потолка не было, над головой виднелись голые стропила и шифер крыши, и мне ничего не стоило найти отличный тайник в уголке за балкой, очень сухой и темный, а потому там ничего нельзя было отыскать, если не знаешь точно, где что спрятано.
Потом я сошел в столовую и отнес наверх несколько ковриков и покрывал для своего ложа. Вернувшись, я взялся за еду и питье. В соседней комнате не прекращался спор, слышались громкие злобные выкрики, иногда можно было различить фразу-другую. Не удивительно, что после долгой голодовки я позволил себе лишнее и наелся так, что мне стало плохо, а вдобавок напился допьяна. Испытывая головокружение и тошноту, я перестал что-либо сознавать, проспал, вероятно, час или два, проснулся от громкого спора в соседней комнате и снова задремал.
Я чувствовал, как меня подняли и понесли, и, когда кто-то стал рыться у меня в карманах, воспринял это со странным спокойствием. После этого я погрузился в глубокое забытье, и снились мне бледнолицые мужчины, похожие на личинок, и роскошно одетые женщины в шелковых платьях, образующих за спиной подобие блестящих крылышек; они жили внутри скелета и питались остатками гниющего мяса на его костях. В самой середине гнездился большой красный паук, в пятнах — это был Барни, из его нутра тянулась невидимая нить, и он плел из нее паутину, чтобы поймать еще добычу на корм другим.
Проснулся я с чувством, что (пользуясь выражением мистера Избистера) у меня две головы. Обнаружив, что карманы мои вывернуты, я решил, несмотря на обилие пищи, убраться отсюда, как только окрепну.
