воротами для нападения на Мзитрин, для того, чтобы нанести удар врагу Арквала сзади. Ничто другое его не интересует. Скажите мне: какую причину отказа от этого он примет?
— Возможно, если бы он подумал, что мы ошиблись, — сказал Чедфеллоу, — если бы он поверил, что Стат-Балфиром является тот остров на юго-востоке...
— Он изучил те же схемы и чертежи, что и я, и он не дурак, — сказал Роуз. — Он знает, где находится. И он проткнет насквозь любого, кто скажет ему не совсем безупречную ложь. А теперь помолчите.
Он все еще опирался на стол, склонив голову набок, погруженный в раздумья. Наконец он встал, подошел к винному шкафчику и достал что-то, что не было похоже на вино. Это была большая стеклянная банка из тех, что мистер Теггац когда-то использовал для маринованных огурчиков и других приправ. Роуз отнес ее обратно на стол и с грохотом поставил перед ними.
Марила вскрикнула. Фиффенгурт и Чедфеллоу отвернулись, испытывая сильную тошноту. Внутри банки, плавая в жидкости красного цвета, находилось изуродованное тело икшеля. Левая рука и обе ноги были оторваны, остались только клочья кожи. Брюшная полость тоже была разорвана, а голова представляла собой месиво из волос, кожи и раздробленных костей.
— Снирага принесла его Оггоск две недели назад, — сказал Роуз. — Я надеялся, что это был мятежник, оставшийся на борту, когда остальные покинули нас в Масалыме.
— Снирага убила одного из икшелей, напавших на Фелтрупа, — сказала Марила со слезами на смуглых щеках.
— Прекрати хныкать, — сказал капитан. — Я вышел за рамки, чтобы сохранить ваши жизни, и пытаюсь их спасти. Когда Отт спросит меня, как я узнал правду о Стат-Балфире, я покажу этого ползуна. Он будет зол из-за того, что я не позволил ему принять участие в предполагаемом допросе, но не так сильно, как он разозлился бы, узнав, что настоящим источником были вы и что вы скрывали правду в течение нескольких месяцев. Если он узнает об этом, даже я не смогу вас защитить. Бросьтесь через поручни или примите яд, если врач сможет его дать. Что-нибудь быстрое и определенное. Не попадитесь ему в руки.
С кровати простонала Оггоск:
— Нилус, Нилус, мой мальчик...
— Мы закончили, — сказал Роуз. — Квартирмейстер, вы начнете готовить отряд для высадки, просто для соблюдения приличий. Мой приказ об отмене будет получен вами через несколько часов. Что касается вас, доктор, я надеюсь, что ваши исследования еще могут спасти некоторых из нас от смерти в облике зверя.
Прекрасная надежда, думал сейчас Чедфеллоу, но, вполне возможно, напрасная. В сотый раз он попытался сосредоточить свои мысли на Ускинсе. Какой камень он оставил не перевернутым? Еда? Невозможно; этот человек ел ту же пищу, что и любой офицер. Привычки? Какие привычки? Если издеваться над другими и злорадствовать над их несчастьями считать привычками... что ж, этот человек наконец-то от них избавился. Сон? Обычный. Выпивка? Только для того, чтобы произвести впечатление на своих подчиненных, когда они тоже пили. Происхождение? Крестьянин из захолустного городка на побережье Дремланда, хотя и заявлял о благородном происхождении, пока старый друг семьи не раскрыл его обман. Отклонения в крови, моче, кале, волосяных фолликулах, глазных выделениях, мозолях, дыхании? Нет, нет и нет. Этот человек был замечателен только своей злобой и некомпетентностью. Без них он стал до боли нормальным.
По мере того как число жертв росло, Чедфеллоу начал обходиться без сна. Он неоднократно расспрашивал Ускинса о его взаимодействии с Арунисом, за которым Роуз приказал ему наблюдать в течение нескольких недель. Первый помощник капитана не припомнил ничего примечательного. Арунис никогда не прикасался к нему, никогда не пытался что-либо ему дать, только ворчал, когда Ускинс приносил ему еду:
— Я был ниже его внимания, доктор, — сказал он, — и за это я всегда буду ему благодарен.
А их плен в Масалыме? Ускинса отправили в тот ужасный человеческий зоопарк, как и еще восьмерых человек с корабля, включая самого Чедфеллоу. Они ни разу не разлучались за эти три дня, которые Ускинс провел, по большей части прячась в зарослях сорняков. Конечно, он был психически слаб до того, как разразилась чума. Но на «Чатранде» было много таких, как он.
В отчаянии Чедфеллоу даже обратился к доктору Рейну. Старый шарлатан, по крайней мере, позволил ему говорить, не перебивая, и это помогло Чедфеллоу разложить свои наблюдения по мысленным ящичкам и шкафчикам. Рейн воспринял все это серьезно, а затем тихо сел в углу лазарета, лицом к стене: живая эмблема клятвы врача не причинять вреда.
Проходили часы. Чедфеллоу услышал, как прозвучал приказ: По местам, ребята: капитану все-таки не нравится эта бухта. Итак, уже смеркалось; они отплывали с приливом. Он уставился на ответы Ускинса на анкету, слова плыли у него перед глазами.
— Я знаю! — взвизгнул из своего угла Рейн (Чедфеллоу ахнул; он забыл, что этот человек был там). — Ускинс уже тогда был болваном! Ты сам так сказал, ты назвал его надутым шутом. Ну, а что, если спусковой крючок — это интеллект, а первому помощнику его не хватило? Что, если чума не смогла почувствовать там никакого разума, чтобы напасть?
Разум Чедфеллоу подскочил, ухватившись за эту идею. Он спросил себя, не сам ли он высказал ее Рейну и забыл об этом в тумане усталости. Затем изъяны в этой теории начали выскакивать, как суслики из нор.
— Чума на него действительно напала, Клавдий, — сказал он. — Ускинс действительно потерял рассудок; он просто снова его обрел. И чума напала на других людей с сомнительным интеллектом. Например, на Тэда Поллока из Утурфе́, которого друзья называли «Тупицей». Он потерял палец, засунув его в пасть мурене. Просто чтобы посмотреть, сможет ли он.
Рейн выглядел задумчивым.
— Я бы никогда этого не сделал, — сказал он.
В дверях послышался звук: там топтался мистер Фегин со шляпой в руке
— Еще одна жертва, доктор, — сказал он. — Парень из Опалта. Он был на высоте девяноста футов от грот-мачты и начал выть, как треклятый павиан. Ребятам пришлось как следует потрудиться, чтобы спустить его целым и невредимым. Он укусил лейтенанта за ухо.
— Пошли! — сказал Рейн, потянувшись за своей грязной медицинской сумкой. Они осматривали каждую новую жертву, конечно. Вернее, это делал Чедфеллоу, в то время как Рейн бормотал какие-то банальности.
Чедфеллоу помассировал веки.
— Могу ли я попросить
