С самой суровой критикой выступила консервативная газета Göteborgs Aftonblad, усмотревшая в завещании Нобеля двойное предательство Родины. Нобелевские миллионы нужны в Швеции, писала газета. Сделав премию международной, он сознательно отдал предпочтение другим странам перед собственной. Но еще ужаснее – каприз доверить вручение премии мира норвежскому стортингу. Тем самым Альфред Нобель поставил под сомнение право Швеции на оборону, поскольку «выделил часть своего состояния на облегчение норвежских сепаратистских заявлений и поддержку норвежской фанаберии против Швеции!»12.
Выбор Норвегии в связи с премией мира с трудом восприняли не только наиболее консервативные шведские националисты. Напряженность между странами – членами унии оставалась в центре серьезной общественной полемики, а норвежское пацифистское движение воспринималось как прямая провокация против Швеции, особенно после кризиса 1895 года. По другую сторону границы ожидаемо царили чувства совершенно противоположные. «Великое признание, – писала газета Verdens gang. – Альфред Нобель всегда был пылким сторонником мира, и в его решении, столь почетном для стортинга Норвегии, мы склонны видеть знак доверия и признания работы парламента на благо мира»13.
В Харманнсдорфе в Австрии известие о завещании восприняли с большим энтузиазмом. Берта фон Зутнер глубоко скорбела по ушедшему другу, который за прошедшие годы пожертвовал ее пацифистской организации десятки тысяч франков. Однако она испытывала и горькое разочарование. Когда недели проходили за неделями, а о деньгах, выделенных по завещанию на дело мира, не звучало ни слова, она начала впадать в уныние. «Оскорблена тем, что Нобель забыл дело мира», – записала она в своем дневнике в день наступления нового, 1897 года.
Несколько дней спустя по всему миру распространилась новость о Нобелевской премии, и Берту фон Зутнер завалили поздравлениями. «Я безумно счастлива этому великолепному вознаграждению и поддержке дела мира, понимаю, что некоторая сумма должна причитаться мне, что меня, естественно, радует… Плохо сплю от возбуждения», – писала она в своем дневнике14.
Берта фон Зутнер написала большую теплую статью с личными воспоминаниями об Альфреде Нобеле. Вскоре эта статья вышла на первой полосе австрийской Neue Freie Presse, вероятно самой влиятельной газеты в Центральной Европе15.
Среди прочих международных откликов на завещание самого Альфреда Нобеля наверняка особо порадовала бы реакция Le Figaro. Наконец-то настал его большой реванш. От оскорблений в его адрес в ошибочной заметке по поводу смерти брата Людвига теперь не осталось даже воспоминаний. «Завещание… остается величественнейшим памятником любви к человечеству и гарантирует, что уважаемого имени господина Альфреда Нобеля никогда не коснется забвение»16.
* * *
Будучи одним из самых известных документов в мире, рукописное завещание Альфреда Нобеля в последние сто лет влачило весьма жалкое существование. Когда все битвы закончились и премии начали вручаться, лист бумаги свернули и положили обратно в конверт. Знаменитое завещание оказалось весьма невзрачным на вид. Свою последнюю волю Альфред Нобель выразил на совершенно заурядном для того времени листе бумаги для писем, без печатей и штампов. И использовал самые распространенные фиолетовые чернила.
Видимо, решили, что показывать тут нечего.
Незадолго до вручения первой премии в 1901 году конверт с завещанием поместили в сейф только что созданного Нобелевского фонда. Там оно и пролежало более ста лет, где его лишь перекладывали иногда с полки на полку. Только в 2015 году оригинал всемирно известного документы впервые будет представлен общественности в Нобелевском музее в Стокгольме.
К тому моменту тогдашний исполнительный директор Нобелевского фонда, бывший директор Государственного банка Ларс Хейкенстен, еще не видел оригинала завещания Нобеля. За несколько часов до открытия выставки у него появилась возможность взглянуть на исторический документ собственными глазами. Место действия – элегантный зал правления Нобелевского фонда на Стурегатан, атмосфера торжественная. Ларс Хейкенстен уселся в председательское кресло перед написанным маслом портретом Альфреда Нобеля. На столе теснятся вазы с Нобелевскими медалями из шоколада в золотой фольге.
Завещание вносят в зал в старинной папке для документов. Сотрудник надевает белые архивные перчатки, прежде чем осторожно достать свернутый лист. Он на удивление хорошо сохранился. Бумага тонкая, лишь слегка пожелтевшая. Четко проступают линии сгибов, виднеется отпечаток большого пальца. У Ларса Хейкенстена перехватывает дыхание.
«Такое чувство, словно стоишь перед золотым запасом Государственного банка».
Держа указательный палец на весу, он водит им по рукописным строчкам Альфреда. С волнением в голосе читает вслух важнейшие строки.
«Со всем остальным моим реализуемым имуществом необходимо поступить следующим образом: мои душеприказчики должны перевести капитал в надежные ценные бумаги, создав фонд, доходы от которого будут выплачиваться в виде премии тем, кто за минувший год принес человечеству наибольшую пользу».
* * *
Опись имущества покойного началась в Париже. Рагнар и Рагнхильда Сульман поселились в отеле неподалеку от Елисейских Полей, привезя с собой специально нанятого для этой цели бухгалтера. В своем завещании Альфред Нобель написал: он исходит из того, что Рагнар будет тратить на практическую работу больше времени, чем кто-либо другой. Так и получилось. Второй душеприказчик, Рудольф Лильеквист, был занят делами своего предприятия и не мог так просто отлучиться. Зато он выслал доверенность генеральному консулу в Париже Густаву Нурдлингу – добродушному торговцу древесиной, которого Альфред Нобель чествовал на банкете всего двумя месяцами ранее.
Сорвали печати на дверях виллы на авеню Малакофф. Началась долгая инвентаризация, комната за комнатой, от газовой люстры в вестибюле и табакерки на рабочем столе до пианино грушевого дерева в зимнем саду. Описывали все – от мебели в салоне и мраморных бюстов до скатертей и салфеток, записывали диваны шелковой парчи, табуретки с перламутром и ковры из шкур тигра, медведя и русской козы. В погребе в тот день обнаружилось: 882 бутылки вина благородных сортов, в том числе 287 Château Haut-Brion. А также пятьсот пустых бутылок и куча камней17.
Хотя куда важнее оказались ценные бумаги, размещенные в разных банках по всему Парижу.
Генеральный консул Густав Нурдлинг обладал горячим сердцем, практической сметкой и большим авторитетом. Он связал Рагнара Сульмана с французскими адвокатами. Правовая сторона дела нуждалась в уточнении. Существовал риск, что французский суд решит: Альфред Нобель проживал в Париже. Тогда опротестование завещания будет рассматриваться по французским законам, а французскому суду достаточно формальных зацепок, неточных указаний наследников, чтобы признать завещание недействительным. Кроме того, все ценные бумаги, принадлежавшие Альфреду, в том числе и иностранные, в этом случае облагаются налогом во Франции.
