Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 170
отвечает. Надела платье и мальчика одела. Я сказала: «Может быть, я смогу тебе помочь, если объяснишь, что случилось». А она покачала головой и говорит: ничего не случилось. Но мы ведь просто так не плачем, – я ей говорю, – правда ведь? Пойдем со мной в дом, там поговорим. Она и пошла.
Пошла, да.
Когда они показались на тропинке, я сидел на качелях на веранде и читал старую «Сатердей ивнинг пост». Мэри Ида несла ветхий чемодан, а босая девушка – ребенка. Мэри Ида меня представила:
– Это мой племянник Бадди. А это… извини, ласточка, не расслышала твоего имени.
– Зилла, – потупясь, прошептала девушка.
– Прости, милая. Опять не расслышала.
– Зилла, – опять прошептала она.
– Какое необычное имя, – весело сказала Мэри Ида.
Зилла пожала плечами:
– Мама так меня назвала. И ее так звали.
По прошествии двух недель Зилла все еще жила у нас; она оказалась такой же необыкновенной, как ее имя. Родители ее умерли, муж «сбежал с другой женщиной. Она была толстая, а он любил толстых, говорил, что я чересчур худа, и сбежал с ней, получил развод и женился на ней в Атенсе, в Джорджии. Из родни у меня остался только брат – Джим Джеймс. Поэтому я и приехала сюда, в Алабаму. Последнее, что я слышала, он где-то здесь осел».
Дядя Дженнингс положил все силы, чтобы разыскать Джима Джеймса. И имел на то причину: малыша Зиллы, Джеда, он полюбил, но к самой Зилле испытывал враждебность – дядю раздражали ее тонкий голос и привычка мурлыкать без слуха загадочные мелодии.
Дженнингс – Мэри Иде:
– До каких пор будет торчать у нас эта жиличка?
Мэри Ида:
– Ой, Дженнингс! Тише. Зилла может услышать. Бедняжка. Ей некуда деться.
Так что Дженнингс удвоил усилия. Он привлек к поискам шерифа; он даже заплатил за объявление в местной газете – то есть пошел до конца. Но в округе никто не слышал о Джиме Джеймсе.
Умная женщина Мэри Ида придумала. Она придумала пригласить на ужин, обычно легкий и подававшийся в шесть, соседа, Элдриджа Смита. Не знаю, почему это не пришло ей в голову раньше. Внешности мистер Смит был невзрачной и лет сорока, но он недавно овдовел и остался на ферме с двумя детьми-школьниками.
После первого ужина мистер Смит стал заходить к нам под вечер почти ежедневно. Когда смеркалось, мы оставляли Зиллу и мистера Смита наедине; они качались на скрипучих качелях у нас на веранде, смеялись, разговаривали и шептались. Дженнингса это сводило с ума: мистера Смита он любил не больше, чем Зиллу, и повторные просьбы жены: «Тише, родной. Подождем – увидим» – мало его успокаивали.
Мы ждали месяц. Наконец однажды вечером Дженнингс отвел мистера Смита в сторонку и сказал так:
– Слушай, Элдридж. Как мужчина мужчине – какие у тебя намерения насчет этой порядочной молодой дамы?
Прозвучало это скорее угрозой, нежели чем-нибудь еще.
Мэри Ида сшила на своем ножном «Зингере» свадебное платье. Оно было белое, хлопковое, с пышными рукавами, а на волосы, специально завитые по этому случаю, Зилла надела шелковый бант. Выглядела она на удивление хорошенькой. Венчание происходило прохладным сентябрьским днем под шелковицей, и руководил церемонией его преподобие Л. Б. Персонс. После все угощались пирогами и фруктовым пуншем с местным мускатом. Когда молодые отбыли на телеге мистера Смита, запряженной мулом, Мэри Ида подняла подол юбки, чтобы утереть слезы, а Дженнингс с сухими, как шкура змеи, глазами провозгласил:
– Спасибо тебе, Господи! И пока Ты к нам милостив, мне не помешал бы дождик.
Предисловие к сборнику «Музыка для хамелеонов»
(1980)
Мою жизнь – как художника, во всяком случае, – можно представить графиком, в точности соответствующим лихорадке: повышения и понижения, очень четкие циклы.
Писать я начал в восемь лет – ни с того ни с сего, не побуждаемый ничьим примером. Я не знал ни одного пишущего, да и читающих мало кого знал. Но как бы там ни было, интересовали меня только четыре занятия: чтение книг, хождение в кино, чечетка и рисование. И вот однажды я начал писать, не ведая, что привязал себя на всю жизнь цепями к благородному, но безжалостному хозяину. Когда Бог вручает тебе дар, Он вручает еще и кнут, исключительно для самобичевания.
Но я этого, конечно, не знал. Я писал приключенческие повести, детективные рассказы с убийствами, скетчи, истории, слышанные от бывших рабов и ветеранов Гражданской войны. Получал большое удовольствие – поначалу. Удовольствие кончилось, когда обнаружил разницу между хорошим письмом и плохим, а потом сделал еще более тревожное открытие: разницу между очень хорошим письмом и подлинным искусством. Едва уловимую – но страшную. И после этого заработал кнут!
Как некоторые молодые люди упражняются на скрипке или фортепьяно по четыре-пять часов в день, так и я возился со своими бумажками и ручками. Однако ни с кем не обсуждал свои писания; если кто спрашивал, чем я занимался столько часов, я говорил, что делал уроки. В действительности же я никогда не делал уроков. Литература занимала меня целиком: мое ученичество при алтаре техники ремесла, дьявольские сложности пунктуации, разбивки на абзацы, размещение диалогов. Не говоря уже о конструкции в целом, о большой трудоемкой арке – начало – середина – финал. Узнавать приходилось многое – и из многих источников: не только из книг, но из музыки, живописи и из обыкновенных каждодневных наблюдений.
По сути, самым интересным в моих писаниях тех лет как раз и были обычные ежедневные наблюдения, которые я заносил в дневник. Описание соседа. Длинные дословные отчеты о подслушанных разговорах. Местные сплетни. Репортерство в жанре «услышанного» и «увиденного», впоследствии сильно повлиявшее на меня, хотя тогда я об этом не подозревал, потому что все мои «официальные» писания, то, что я шлифовал и аккуратно печатал на машинке, относилось, в общем, к беллетристике.
К семнадцати годам я был созревшим писателем. Будь я пианистом, пришла бы пора первого публичного концерта. И я решил, что пора печататься. Я разослал рассказы в главные литературные ежеквартальники и в большие журналы, которые публиковали в то время лучшую «серьезную» прозу, – в «Стори», «Нью-Йоркер», «Харперс базар», «Мадемуазель», «Харперс», «Атлантик мансли», и рассказы мои там со временем появились.
Потом, в 1948 году, я опубликовал роман «Другие голоса, другие комнаты». Его хорошо встретила критика, и он стал бестселлером. С него, а также с экзотической фотографии автора на суперобложке началась моя отчасти сомнительная известность, сопровождавшая меня все эти долгие годы. Многие люди даже приписывали этой фотографии коммерческий успех
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 170
