— Ну-ка, ну-ка, прочти это еще раз! — попросил он, встряхивая головой.
— Когда сознание полностью исчезнет в вашем высушенном чреве, где чувство радости? Одинокое пение дракона не совсем умолкло в мертвом лесу. Трудно, трудно, отбор и выбор не прозрачная пустота — пользуйтесь своими глазами, чтобы видеть…
— Какие странные стихи, — сказал Фома.
— Это наш настоятель, магистр Тэн.
— Дзен какой-то!.. У вас что, есть драконы? — спросил он, хотя его больше удивило то, что он сам подумал о них совсем недавно, при пробуждении Мэи.
Он действительно здесь уже был, как настаивает Доктор?..
— Здесь их нет, они на юге у моря, там очень дикие горные леса.
— Хорошо живете, драконы целы! Глушь какая!.. Расскажи мне что-нибудь про них!
— Что именно?..
Мэя была хорошо знакома с их повадками и образом жизни. Монастырь ее ордена находился высоко в горах, совсем рядом с логовом этих странных созданий и поневоле приходилось соизмерять устав и устои братства с хищными привычками летающих призраков, как их здесь называли, за их способность принимать различные облики, некоторые из которых непостижимы.
Рассказ Мэи представлял собой странную смесь поверий, преданий, страшных сказок и собственных наблюдений. Например, считается, что во лбу дракона есть жемчужина и если ее снять, он — безвреден, а снявший — видит вещите сны. По желанию дракон может быть видим или не видим людям. Особенно умиляло, что у некоторых драконов нет крыльев и они летают просто так.
Просто так, фантастика! Все равно что сказать: некоторые люди не могут дышать и живут просто так. Слушая ее, Фома погрузился в молчание, которое перешло постепенно в полную отрешенность. Мэя, видя что ее не слушают, прервала свой рассказ, робко улыбнувшись в его пустое лицо. Потом продолжила чтение…
— Я уходил и я вернулся. Ничего особенного…
Вот Родзам и его прославленные туманные горы.
Вот и Сэкко с ее знаменитыми водами…
Люди думают, что это так чудесно — видеть знаменитую цепь гор,
Скрытых в тумане, и воду, которая, как говорят, покрывает всю землю.
Но если вы отправитесь туда, вы увидите просто горки, воду — ничего особенного…
«Ничего особенного: он ли меня, я ли его, — все едино, — постепенно впадал Фома в меланхолию.
— Даже если бы солнце взошло на Западе, у тебя только один путь… — словно в унисон отвечала ему Мэя стихами мастера Тэна.
— И если ночью придет чудовище, день прогонит его…
— Он прав, ваш поэт, — сказал Фома, услышав, как дрогнул голос у Мэи, на этих строках. — Я поговорил с твоей Воблой. Больше она к тебе не придет. Отвратительная, надо сказать, тварь, правда?..
Волгла оказалась старой знакомой его и Доктора — Лилгвой — царицей Ночи, повелительницы и рабы, как она заявила Фоме, едва увидев его.
Мэя смотрела на него широко открытыми глазами и не дышала. Там, в этих распахнутых глазах, метались надежда, недоверие и все остальное богатство этого мира: боль, страх. Фоме надоело все это рассматривать.
— Она сама просила это передать, — извиняющимся тоном проговорил он.
— Что?! — Мэя все еще не дышала.
— Что не придет.
— Вы говорили с Волглой? — выдохнула она наконец и сжала книгу так, что побелели суставы.
— Вы опять смеетесь надо мной? — спросила она со слезами в голосе, когда опомнилась. — Тогда, ночью, когда вы меня успокаивали, это было благородно с вашей стороны, а сейчас!.. Сейчас вам должно быть стыдно, что вы мне не верите! Вам кажется это детскими капризами и страхами, а это правда!..
— И если ночью придет чудовище, день прогонит его, — сказал Фома. — Ты можешь воспринимать это, как хочешь, но больше она не придет к тебе. Я показал ей кольцо, которое оденут тебе, и сказал, что ты выходишь замуж. Значит, никакой запретной любви.
Мэя все равно не верила и ужасалась его цинизму. Это было видно в ее мечущихся глазах. Фома ободряюще улыбнулся. Нельзя было, чтобы она боялась. Тогда эта тварь снова приползет к ней, не только похоть, но и страх, из которого собственно и рождается похоть, притягивает ее. Волгла не в силах противостоять своей природе, она все время голодна, она все время в поиске пота страсти или страха…
— Я очень убедительно показал ей кольцо, — повторил Фома с нажимом.
Он не стал говорить, что отсек этим кольцом, одной из ипостасей Ирокеза, присоску-щупалец Волглы и как она визжала при этом.
— А она что?..
Мэя невольно вовлеклась в его игру, в глазах ее снова блеснула надежда.
— А она сказала: «Ё-мое, граф!.. Че ж вы мне раньше-то не сказали, что эта чудная девушка совсем не ест запретный плод, а только разрешенные и сертифицированные венцом продукты?! Скажите ей, чтобы она меня не боялась и я тогда забуду про эту хорошую, просто пригожую девочку — красную шапочку, хрустальный башмачок!..»
Книга выпала из рук Мэи. Она с ужасом смотрела на него, потому что он говорил голосом Волглы.
— Так вы что! — едва выдохнула она. — Действительно?..
Фома скромно кивнул головой и даже попробовал покраснеть. Не вышло.
— А вы… вы, — все не решалась выговорить Мэя.
Она готова была грохнуться в обморок.
— Зови меня просто граф Иеломойский! — великодушно сказал Фома.
— Вы кто, граф?
— Как ни странно, но я странноснующий, как сказал бы маленький Марти, рыцарь.
— Но ведь рыцари…
— А я умею заглядывать в сны. Причем с оружием, — добавил он, выхватывая меч из кучи доспехов.
«На самом деле, Мэя, я не знаю, кто я. Доктор говорит, что я поэт — раздолбай, Ирина — что я алкоголик несчастный, здесь я — странствующий рыцарь и немножко граф, а в Ассоциации — хулиган и
