тяжелый кожаный панцирь.
— Ну, ты даешь! Это же тяжело!
— Жить захочешь, станешь жить тяжело! — вздохнул Мартин. — Лишь бы жить ее, проклятую!
— О, Мартин, за тобой записывать надо! На-ка, выпей вина! Не могу видеть тебя в таком настроении. Такое прекрасное утро!..
— А как старый Мартин? — вспомнил он еще одну жертву своего разгильдяйства.
— Он вообще в полном порядке, даже синяка нет. Вот что значит школа! У него особая техника, мне кажется, что он самортизирует грудью даже пущенное копье — вот какой мастер! Сейчас таких нет… Но три дня проваляется, порядок такой: считается, что у его величества рука тяжелая…
Фома от души веселился, слушая тайны каросского двора. В результате, Мэя зашевелилась, подняла голову и поспешно укрылась. Фома увлек Мартина в другую комнату вместе с завтраком.
— Доброе утро, граф, — прошептала она с хрипотцой, устремляясь к нему навстречу. — Я так крепко спала! Ничего не слышала! Со мной такого не бывало!..
Фома, напевая в юности: «вставайте, граф, рассвет уже полощется из-за озерной выглянув воды…» — даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что кто-то когда-то поприветствует его именно так: доброе утро, граф!.. Это было необычайно приятно, черт возьми!
— Доброе утро, невеста Ливана…
Лицо Мэи понемногу оживлялось, после сна, навеянного Фомой, глаза ее приобретали ясность и блеск.
— А вам должно быть стыдно! Ваша дама не прикрыта, а вы стоите над ней и разговариваете с посторонним мужчиной!
— Ну, подумаешь, коленка! — поцеловал ее Фома.
— Ничего себе коленка! — ахнула она. — Это была… уже не коленка!
— Ну, хорошо, хорошо! Мартин ничего не видел, он стоял спиной, закрыв глаза, руки связаны, в груди посох…
— Граф, можно я вас поцелую?..
«Господи!.. Драконы каросские, понесите меня на своих мощных крыльях за облака, ибо нет на земле места, которое может теперь меня вместить!..»
— А скажи мне, Марти, где ты был вчера до обеда и почему не предупредил меня, заработав, тем самым, в грудь, да еще и лишив себя обеда?
Мартин с аппетитом уплетал завтрак, запивая вином и сопел.
— Я был у Скарта, — поделился он. — Докладывал о вас, ваше сиятельство.
— Да?.. Это новость!.. Что это ты так разоткровенничался? — удивился Фома. — Скарту это может не понравится.
— А вас еще не слушают, рано! — беспечно ответил Мартин. — Тем более, что мы в другой комнате, а слушок у вас заткнут, как я посмотрю.
Мартин довольно рассмеялся.
— А мы проверим!..
Фома зажег свечу, выдернул покрывало и поднес огонь к пасти дракона канделябра. Пламя ровно вытянулось в огненное перо.
— Ты отчаянный парень!
— А чего? — искренне удивился Мартин. — Сегодня либо вы — Скарта, либо он — вас. Я ничем не рискую! Мне кажется, вы почти покойник.
Фома немного оторопел.
— Вас в школе учат говорить, что думаешь или ты сам научился?
— Не знаю, сам, наверное, — подумав, сказал Мартин. — А что?
— А то, что это большая роскошь. Не многие могут себе это позволить. Лишь королям и совершенно нищим доступно это!..
Он не упомянул идиотов, потому что вошла Мэя, свежая, как Аврора, за ней вкатили еще один завтрак.
— Мэя, тебя не узнать! — восхитился Мартин. — Ваше сиятельство, что вы с ней сделали? Она так хороша, словно…
Мартин не нашел, что сказать, потому что помимо комплимента: вы так хороши, словно готовы к употреблению, — другие любезности при дворе были не в ходу. Этот же комплимент он почему-то не решился произнести при его сиятельстве.
— Граф рассказывает дивные истории, — улыбнулась Мэя Фоме.
— А Мэя дивно их завершает, придумывая новые развязки.
— Вы тут сказочками забавляетесь, а уже поговаривают о мобилизации, как бы не попасть под эту развязку! — поддержал тему Мартин, и вздохнул:
— Вся надежда на мамашу, потому что этот старый хрыч, Мартин, не скоро еще помрет!
Завязалась вполне светская беседа. Мартин рассказывал анекдоты из жизни двора, о том, как он пытается закосить от армии с помощью любовных похождений матери, которая не жалеет себя ради страха рекрутского, и о том, что видимо все-таки станет в конце концов главным распорядителем вместо старого Мартина: дела у мамаши шли хорошо. Говорил он обо всем этом легко, ни на секунду не задумываясь и не останавливаясь.
— Когда на небе восходит солнце, луна заходит:
Перед оградой высокие горы и освежающие воды…* (*здесь и далее Сэтте)
Мэя читала стихи из единственной книги, которую она принесла с собой в апартаменты Фомы, а сам Фома валялся в постели и дремал, коротая время до поединка. Не думал он, что ожидание так будет выматывать, он все время прислушивался к шагам в коридоре. И чертыхался…
После завтрака Мэя хотела уйти, но он не отпустил ее. Так ему было спокойнее. Он договорился с Блейком, что тот с кем-нибудь зайдет к нему, когда станет известно время поединка и заберет Мэю с собой.
Мэя будет плакать эти последние отпущенные ему полчаса, а ему нужно будет побыть одному, сосредоточиться. Впрочем, даже если она и не будет плакать, ее глаза все равно заставят Фому что-нибудь говорить. А говорить перед единоборством — пустая трата сил, тем более опасная, что Скарт не даст их экономить.
Фома уставился на блестящие доспехи, принесенные несколькими слугами сразу после завтрака и развешенные в углу комнаты на специальной крестовой вешалке. Железо было от незнакомки, она сдержала свое слово, но он не смог добиться от слуг, кто их хозяин. «Не велено, ваш сясьво… Вы знаете, ваш сясьво… Удачи, ваш сясьво!..»
«Ваш сясьву» оставалось только поблагодарить неизвестного благожелателя, хотя теперь он почему-то был снова уверен кто это. Теплый блеск рыцарского вооружения успокаивал глаза, усыплял…
