Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
– “Армия, которую предали” – сразу ставит акцент на моральной стороне сталинградской трагедии: речь идет о предательстве Гитлера и нацистской верхушки, по милости которых 300 тысяч солдат и офицеров, получив приказ стоять до последнего, были брошены на произвол судьбы. В первоначальном варианте все иначе. “Прорыв” указывает на тактическую обстановку и реальное положение немецких солдат в котле. С первых фраз становится ясно – структура обоих романов совершенно различная. Если в оригинальной рукописи рассказ предваряется вступлением, где точно указывается место происходящих зимних событий – станция Котлубань в окрестностях Сталинграда, то новый вариант “рубит” с прямой речи, вложенной в уста главного героя обер-лейтенанта Бройера, который, таким образом, сразу появляется на сцене. Возможно, это несущественно, но главное отличие налицо, и оно явственно проступает уже в зачине: “Прорыв”, охватывающий по времени период с октября 1942 года до начала февраля 1943 года (когда битва за Сталинград закончилась), с точки зрения военных реалий более точен. Как в репортаже, здесь аккуратно расписаны названия всех значимых мест. В самом начале упоминается железнодорожная станция Котлубань – в середине сентября 1942 года в этом районе Красная армия начала второе наступление, ставшее для солдат вермахта судьбоносным. Лунёвская версия более точно и аутентично передает стратегическое положение 6-й армии, все дальше загоняемой в тупик, и жуткие условия, в которых оказались рядовые солдаты и офицеры. Существенные различия есть даже на уровне семантики, хотя и не сразу приметные. Если в первом романе используется термин Geschwindmarsch (“быстрый марш”), то через несколько лет оно заменено синонимичным термином Eilmarsch (“спешный марш”) – для 1950-х годов более понятным[316]. При этом происходит утрата одной очень важной ассоциации: “быстрый марш” – не только распространенный военный термин, которым осенью 1942 года солдаты активно пользуются, но также и знаменитый марш прусской армии, написанный Иоганном Штраусом-отцом по мотивам народных кадрилей. Язык персонажей в “Прорыве” ближе, чем в восстановленной версии, к настоящему солдатскому, хорошо знакомому Герлаху: реплики часто кажутся упрощенными и банальными, но зато точнее описывают конкретную ситуацию.
Так или иначе, оба романа основываются на автобиографической и эпизодической памяти Герлаха. Когда он пишет “Прорыв”, пережитая катастрофа еще стоит у него перед глазами – первые записи делаются уже осенью 1943 года, спустя всего несколько месяцев после капитуляции 6-й армии. Срок очень короткий, чтобы зажила травма, которую оставил Сталинград в душе Герлаха, он многое помнил, и это в конце концов определяет тон и форму повествования. Модус его не нарративный, и потому здесь нет дистанции между рассказчиком и происходящим. Писатель делает ставку на драматизм и помещает рассказчика непосредственно в самую гущу событий. Там, где ужасы войны обрушиваются на отчаявшихся солдат со всей жестокостью, рассказчик на время как бы сходит со сцены, создавая у читателя эффект непосредственного присутствия. Когда он рисует бедственное положение румынских дивизий, на подкрепление которых перебросили немецкие части, неожиданно разражается катастрофа – атака русских:
Чу!.. Вдруг раздается зловещий свист и разрастается в жуткую волну, накрывающую всю линию фронта… Слышны крики ужаса, предупредительные возгласы. И разражается гроза. Откуда ни возьмись из содрогнувшейся земли вырастает лес островерхих языков пламени, градом свистят осколки, сметая все на своем пути, по полю тянутся тучи серного дыма. Этот артобстрел в вялую зимнюю рань пришелся так неожиданно, так внезапно, что фронтовиков подвело даже их ни минуту не дремлющее чутье. Лишь часть ни о чем не подозревавших, грудившихся у окопов людей успела засечь угрожающий предупредительный шум и сиганула в укрытие; остальных скосило еще до того, как они осознали, что произошло.
Огонь усиливается. К бесчисленному множеству “катюш” присоединились орудия всех калибров. Взлетающие в воздух фонтаны земли вырастают стеной размером с дом; она приближается, идет по грохочущему минному полю на полосе обеспечения, раздирает проволочные заграждения, накрывает окопы и пулеметные гнезда, неся с собой обломки бревен, оружие и людские тела, и надвигается на позиции артиллерии. Все бурлит, свистит, воет и грохочет… Даже сама земля, распоротая и разодранная, покорилась адскому неистовству материи. Куда уж тут человеку!..[317]
Совсем иначе подан этот эпизод в “Армии, которую предали”, здесь хаос наступает не сразу, рассказчик подготавливает читателя, наблюдая за всем с безопасного расстояния (“Вдруг в воздухе почувствовалось что-то неуловимое”). Повествование в прошедшем времени скрадывает живость восприятия, которой дышит первоначальный вариант, – так устанавливается дистанция к происходящему. Наступление русских в новой версии тоже изображено гораздо более лаконично. Похоже описывается и другой эпизод, предваряющий полное окружение Шестой армии – речь идет о массированной огневой атаке Красной армии. Маневр сеет в рядах немецких солдат и офицеров дикую панику, штаб дивизии впоследствии обращается в бегство. В расположение штаба прибывает незнакомец – молодой вахмистр, едва живой от усталости, “…без головного убора и без шинели, весь изодранный и с головы до ног перемазанный грязью. Спутанные волосы падали ему на лоб, на голове зияла кровоточащая рана”. “Русские, господин обер-лейтенант, русские!” – только и может выдавить он. Последующий рассказ создает впечатление совершенной достоверности и как бы вовлекает читателя в экзистенциальную ситуацию:
– Лежим мы в постели, ни сном, ни духом… И вдруг как грохнет! На нас крыша валится… И вся изба в огне! Я к окну, оттуда на волю… А там черт-те что творится! Полдеревни горит! Всюду пальба, все носятся туда-сюда. Между домов русские танки… Стреляют по избам… Скачут наши кони из конного лазарета… Некоторые из горящих стойл так и не выбрались… Они кричали… кричали… Ужас какой-то.
Вахмистр снова теряет сознание.[318]
Правдивость изображения не в последнюю очередь достигается за счет рубленых фраз, безличных и назывных предложений – речь запыхавшегося солдата звучит так более естественно. Реконструированный вариант и в этом случае сильно отличен от оригинала: речь героя в нем более сдержанная, “осознанная”, что подтверждается даже вводным словечком “наверно”, ослабляющем напряжение: (“Ну, так вот, спали мы, наверно, довольно крепко (…) Светло как днем, уже полдеревни, наверно, полыхало”)[319].
Стилистические различия настолько очевидны, что невольно напрашивается вопрос: влияет ли (а если да, то до какой степени) на повествование окружающая автора обстановка. Возможно ли, что лагерь как “тотальный институт” порождает у Герлаха готовность сознательно, а может, и бессознательно принимать навязываемую Советами идеологию? Такой точки зрения придерживается Йохен Хельбек, считающий, что военнопленный Герлах – почти безупречный пример идеологического перевоспитания[320]. Я придерживаюсь противоположного мнения. Вполне допустимо, что после пережитого в Сталинграде Герлах прибегал к тем же доводам, какие имелись на вооружении Национального комитета. Это, правда, ни в коем разе не было результатом умышленного дидактического воздействия, но стало следствием полученного в котле опыта. Кроме того Герлах, если
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 174
