о котором вы говорили. Я расплачусь за него, но только в том случае, если сестра будет жива».
Таким образом дело было улажено.
— Неужели вы бы пошли на это, донна Марион! — в ужасе воскликнул я.
Она покраснела до корней волос, но, гордо выпрямившись, отвечала:
— Я сама себе хозяйка и никому не обязана отдавать отчёт. Разве я не дала обета не отступать ни перед чем, если это понадобится? Я никогда не отказываюсь от своего слова.
Она замолчала. Потом, высоко подняв голову, но стараясь не глядеть на меня, продолжала:
— Через час я стояла в коридоре, торгуясь с хозяином из-за счёта. Когда дело было наконец улажено и он ушёл, дверь сзади меня отворилась, и появился господин Лафосс, глава странствующей французской труппы.
«Я слышал ваши переговоры с хозяином, — сказал он. — Дверь была полуотворена. Он — каналья. Но если вам нужно денег, то сегодня вечером мы даём спектакль в присутствии коменданта дона Федериго Амараль. Он щедрый человек, но терпеть не может простых женщин. Моя жена, которая должна была играть сегодня главную роль, внезапно заболела. Если бы вы согласились занять её место, то оказали бы нам огромную услугу и, кроме того, заработали бы кое-что для себя».
Подумав немного, я приняла это предложение. Конечно, я получу немного — недостаточно для моих нужд. Однако я была рада всякому заработку. Хотя его предложение и не устраивало меня, но оно было почётно в сравнении с предложением ван Зоона.
Часа на два я могла оставить Изабеллу без всяких опасений: она лежала как мёртвая, не имея сил ни двигаться, ни причинить себе какой-нибудь вред. Кроме того, при ней оставалась одна из женщин, которая должна была уведомить меня, если ей станет хуже.
Таким образом, актёры одели и загримировали меня. Лафосс в восторге от своей выдумки помог мне выучить мою роль, которую, впрочем, нетрудно было запомнить. По-видимому, я сыграла её недурно, потому что, как только кончилась пьеса, дон Федериго прислал за мной и, похвалив мой французский язык, дал три золотых. Он говорил ещё что-то, но я уже забыла теперь что.
Я вернулась домой позднее, чем рассчитывала. Было уже около полуночи, когда я вошла в комнату. Поблагодарив дежурившую около больной женщину, я отослала её к себе, потом, сбросив свой костюм, облачилась в своё прежнее платье и села около постели, закрыв лицо руками. Я чувствовала большую слабость, хотя спать мне не хотелось. Не знаю, сколько времени я так сидела, как вдруг почувствовала, как горячая рука коснулась моей головы.
Я сильно вздрогнула и открыла глаза.
«Изабелла!» — крикнула я в ужасе.
Она лежала передо мной, пристально глядя на меня неестественно расширенными глазами. Её лицо было белее подушки.
«Я спала, Марион, — сказала она едва слышным голосом. — Отчего на тебе такое странное платье?»
«Молчи, дорогая, — отвечала я. — Не разговаривай. Прими это лекарство и постарайся заснуть».
Кризис наступил раньше, чем предполагал ван Зоон. Я дала ей назначенного им лекарства. Она приняла и крепко заснула. Я была взволнована. Неужели мои молитвы услышаны? Неужели она останется в живых? Я стала около неё на колени, стараясь сохранить спокойствие.
Часа через два она опять открыла глаза.
«Марион», — прошептала она.
«Что, дорогая»?
«Я чувствую себя очень плохо. Не можешь ли ты дать мне чего-нибудь?»
Я дала ей приготовленного для неё вина.
«Дай ещё», — промолвила она.
Я дала ей опять, после чего она сказала:
«Бедная Марион, много тебе пришлось вытерпеть из-за меня, а я и не поблагодарила тебя».
«Не разговаривай, Изабелла!»
«Я должна говорить, Марион, я чувствую, что мне недолго остаётся жить».
«О, не говори так, Изабелла», — воскликнула я в отчаянии.
«Наклонись ко мне поближе, Марион, — начала она опять. — Мне многое нужно сказать тебе, прежде чем я умру, а силы мои быстро иссякают».
Помолчав с минуту, она начала опять:
«Когда ты увидишься с доном Хаимом, скажи ему, что я умираю, умоляя его о прощении, и я желаю ему найти лучшую жену. Я во многом была неправа относительно него — он многого ещё не знает. Но провинилась я против него только в мыслях. Не забудь прибавить это. Что касается меня, то я вполне его прощаю. Теперь, когда моя горячая кровь начинает стынуть в жилах, я понимаю и прощаю ему многое, чего раньше не могла забыть. Если он погрешил в чём против меня, то он благородно расплатился за всё — так благородно, что я чувствую себя уничтоженной. Поэтому будет, быть может, лучше, если я теперь умру, — у меня гордая натура, она не вынесет такого глубокого унижения. Я не прошу его прощать меня, если он считает, что обо мне незачем помнить. Как бы то ни было, я желала бы, чтобы он нашёл с другой женщиной то, чего не нашёл со мной. Хотелось бы сказать ещё многое, но силы меня покидают. Дай мне ещё вина, Марион. Передай поклон моему отцу и скажи, чтобы он не бранил дона Хаима. Я сама во всём виновата».
Едва показался серый призрак зари, Изабелла тихо и безболезненно скончалась.
Я думаю, что она всё-таки любила вас, хотя и предпочитала не говорить об этом.
Донна Марион смолкла. Солнце давно уже перестало светить в окно. Сияние, которое его лучи образовали вокруг её головы, становилось слабее и слабее, пока наконец не превратилось в сверкание разукрашенных морозом стёкол. Теперь я уже едва мог различать её черты. Неужели моё зрение стало затуманиваться и слабеть?
Сделав небольшую паузу, она заговорила опять:
— Теперь мне остаётся вкратце рассказать вам то, что касается непосредственно меня. Когда мне стало ясно, что Изабелла скончалась, я была ошеломлена. Со мной произошёл жестокий кризис. Но не стоит говорить об этом. Когда на другой день утром явился Исаак ван Зоон, он взглянул на побелевшее лицо Изабеллы и сказал:
«Произошёл паралич сердца. Этого-то я и боялся».
Я бросила к его ногам три золотых, которые получила накануне за свою роль, и попросила уйти.
Вечером я опять играла перед доном Федериго: мне нужны были деньги на похороны. Услыхав об этом, он отнёсся ко мне очень милостиво и дал даже больше, чем мне требовалось на похороны. Это было счастье, что дон Федериго узнал о похоронах: так как я не призывала священника к умирающей, то сначала не хотели было её хоронить. Потом дело уладилось: я предполагаю, что в него
