ломаном голландском языке.
Изабелла лежала на куче старого платья. В головах у неё была грязная подушка. Бедная Изабелла, воспитанная среди такого комфорта! Она была без сознания. Лицо её горело, ноги были холодны, как лёд. Время от времени она тихо стонала. Я пощупала у неё пульс: он был очень част.
Я была вне себя от беспокойства, не зная, сколько времени она была в таком положении. Я спросила, который час. Был полдень. Мне стало досадно на самое себя, и я горько упрекала себя в своей слабости. Если бы ей оказать помощь сразу, то, быть может, она не дошла бы до такого состояния. Мне казалось, что я не сдержала какой-то священной клятвы, и эта мысль была для меня ужасна. Я старалась согреть её руки и ноги и делала всё, что могла. Но этого было мало. Потом я благодарила подобравших нас людей и спросила, кто они такие. Они спасли нас и старались помочь нам, чем только могли. То были бродячие французские актёры. Они, странствующие комедианты, привыкли к суровой жизни и даже не догадывались, что Изабелла была воспитана в княжеской роскоши и едва ли не в первый раз в жизни шла пешком по большой дороге. Они также засыпали меня вопросами, на которые я отвечала, как могла, рассказав им какую-то историю, из которой ясно было, как мы очутились на дороге. Они направлялись в Берген, куда мы менее всего желали бы попасть. Ибо откройся здесь наше настоящее имя, мы бы неминуемо погибли.
Но делать было нечего. Денег у нас не было, а у Изабеллы был сильнейший жар. Мы прибыли в город вечером и остановились в средней руки гостинице, посещаемой таким же бедным людом. С большим трудом мне удалось достать для Изабеллы и для себя жалкую комнатушку. Я не могла тратить много, да и боялась спросить что-нибудь получше из опасения навлечь на себя подозрение. Я уложила Изабеллу в постель и старалась помочь ей, как только могла. К болезням мне было не привыкать, и я знала, что нужно делать при такой лихорадке. Посылать за доктором было уже поздно: улицы были переполнены солдатами, и я никогда не дошла бы до его квартиры. Да и он не мог бы прийти к нам в этот час.
Всю ночь просидела я у постели Изабеллы, охлаждая ей голову, но лихорадка не уменьшалась. Утром я отправилась за врачом. Мне рекомендовали еврея Исаака ван Зоона, слывшего лучшим врачом в городе. Говорили, впрочем, что он жаден и не любит бедных пациентов. Я решила отдать ему всё, что у меня было, а там посмотрим. Он, кажется, принял меня за дочь зажиточного горожанина и пошёл со мной без всяких отговорок. Увидев нашу жалкую гостиницу, он помрачнел, но уйти уже было нельзя. Тем не менее он внимательно осмотрел Изабеллу. По-видимому, он очень любил своё дело и у постели больного на время забывал обо всём на свете. Он одобрил всё, что я сделала, и оставил мне две склянки с наставлениями, не дав мне, однако, больших надежд.
Когда он собирался уходить, я спросила, сколько я ему должна.
«Обыкновенно я получаю золотой за визит, а иногда и больше, — сказал он. — Но, видя ваши трудные обстоятельства, я удовольствуюсь тем, что дадите. Впоследствии советую вам приглашать не столь дорогого врача. Я сказал, что надо делать. Но болезнь остановить нельзя: лихорадка пойдёт своим чередом».
«Вы получите свой гонорар полностью, — промолвила я. — У нас немного осталось, но жизнь сестры для меня дороже всего».
После этого он стал гораздо приветливее и обещал зайти ещё раз.
Когда он ушёл, я бросилась к постели Изабеллы, заливаясь слезами. Неужели мы ушли так далеко и избежали страшных опасностей только для этого? Со всем усердием, на которое только способна, я молилась, чтобы она осталась жива. Пусть лучше я умру вместо неё. Я дала Богу обет, если она останется жива, принести Ему какую угодно жертву. Это был своего рода торг, который я хотела заключить с Богом, как это всегда делали и теперь делают католики.
Это был бессознательный возврат к старой вере, против чего так выступал всегда наш проповедник. То был страстный крик души, в отчаянии готовой перенести всё, что угодно, только не грядущее несчастье.
Я встала несколько успокоенная после молитвы. Что бы ни говорили против старой веры, нельзя отрицать одного — она отлично приспособлена к человеческой слабости.
Дни проходили за днями. Изабелла не поправлялась. Исаак ван Зоон приходил к ней несколько раз, но ничего не мог поделать. Наш небольшой запас денег почти иссяк. Его визиты обходились дорого и производили неблагоприятное впечатление на хозяина гостиницы, которому мы должны были всё больше и больше.
Однажды Исаак ван Зоон, собираясь уходить, сказал:
«Ваша сестра очень плоха. Она крепкого сложения, но у неё нет сил перенести эту болезнь. Она, по-видимому, истощила себя угнетённым настроением, а может быть, у неё был внезапный шок — вам это лучше знать».
Не получив ответа, он пытливо посмотрел на меня. Что я могла ему ответить?
«Завтра, а может быть, и раньше, наступит кризис, — начал опять ван Зоон. — Если у неё хватит сил, она выдержит его, в противном случае…»
Он не договорил и повернулся, чтобы идти. Я ещё не успела заплатить ему и сказала:
«Сегодня я могу заплатить вам только половину того, что вам полагается. Деньги у нас все вышли».
Он резко прервал меня:
«Это плохо, очень плохо. Деньги — самая необходимая вещь. Я не себя имею в виду — я приду завтра, если вы и ничего мне не заплатите. Но если ваша сестра поправится, для неё необходима будет самая лучшая пища и вино, а это вещи очень дорогие. Что вы тогда станете делать?»
«Не знаю, — отвечала я. — Бог мне поможет».
«Конечно, конечно, — сказал он с усмешкой. — Уж слишком многие надеются на Него, и Его помощь нередко приходит с опозданием. У меня есть одно лекарство, но оно стоит очень дорого — два золотых даже для меня самого. А у вас ни одного не осталось. Впрочем, если вы пожелаете, есть средство добыть деньги».
Его лицо с крючковатым носом и редкой бородёнкой стало похоже на лицо фавна, когда он подошёл ко мне и шепнул на ухо одну вещь.
«Если моя сестра останется жива, я подумаю, — отвечала я. — Но я поставлю свои условия. Присылайте лекарство,
