неделю от тебя ничего не осталось, — молвил он в полголоса. — Ты горишь как свеча.
— Нормально всё.
— Как ты собрался с кем-то разбираться в таком состоянии?
— Ты не представляешь, насколько быстро я восстанавливаюсь. К вечеру я уже буду в отличной форме. Нужно поесть, искупаться в море, и главное — посрать.
— К твоему сведению, на море — сильный шторм, — сообщил Калугин.
— Тем более надо искупаться, — сказал я уверенно. — Ничто меня так не наполняет энергией, как шторм.
Он часто-часто заморгал, словно ему попала соринка в глаз, и поспешно вышел из номера.
— Вот так, Андрей Григорьевич, — прошептал я, — расставили все точки над «i». Вообще не осталось вопросов.
Я пристально изучал в зеркале туалетного столика своё отражение. Окна были зашторены. В номере царил полумрак. Из тёмных глянцевитых недр на меня смотрел в упор незнакомый мне человек с большими несчастными глазами на вытянутом лице. Густая щетина покрывала впалые щёки. Глазницы были чётко очерчены. Брови стояли дыбом, как и волосы на голове. Если бы я встретил такого человека на паперти, я бы с брезгливой жалостью сунул бы ему пятак и шарахнулся бы от него прочь.
— Побитая бездомная собака, — произнёс я, глядя на своё отражение.
Указательным пальцем отодвинул нижнее веко на левом глазу: склера была воспалено-красной, палец предательски дрожал.
— Что удивительно, какие-то бабы ещё крутятся вокруг тебя. Неужели кому-то ещё интересен такой девиант? Или просто не понимают, с кем имеют дело?
Бодрым шагом я отправился в ванную. Там, насвистывая популярный мотив, я начал бриться. Смывая пенку холодной водой, я радовался как ребёнок, а потом полез под душ, врубил его на полную мощность и наслаждался тем, как ледяные струи секут моё худое измождённое тело, наполняя его энергией.
— Нет, не надо меня раньше времени хоронить, — повторял я как мантру. — У меня было много врагов, но я их всех пережил… И вас переживу!
— Я размотаю ваше змеиное кубло! — крикнул я, глядя в отражение зеркала; там какой-то смешной, мокрый, совершенно незнакомый мне парень корчил воинственные гримасы и напрягал сухожилия на плоской груди.
— Я вернулся, мать вашу так! — сказал я и выключил воду.
25.
После завтрака я вышел из отеля и отправился к морю. Ветер нёс по небу угрюмые облака, срывал пожелтевшие листья с платановых деревьев. Солнце иногда просвечивало сквозь пасмурное небо, раскрашивая горные хребты яркими осенними мазками — бурыми, жёлтыми, карминовыми, бледно-зелёными…
На крыльце отеля, под козырьком с лаконичной надписью «ЮГРА», ждали своего трансфера отъезжающие домой туристы. Повсюду стояли сумки и чемоданы. Проходя сквозь толпу, я опустил козырёк бейсболки и смотрел себе под ноги через тёмные стёкла солнцезащитных очков, потому что не хотел столкнуться с кем-то из знакомых и травить потом нудные, бессмысленные разговоры на тему: «как всё было классно» или «увидимся в будущем году». Я пытался проскочить невидимкой, но вдруг кто-то прикоснулся к моей руке…
— Эдичка… — Я вздрогнул и оглянулся. — Гордо проходишь мимо?
Это была Анюта. Выглядела она довольно скромно: потёртые джинсы, кроссовки, ветровка с капюшоном, невыразительные черты лица без признаков макияжа.
— Привет, золотце, — сказал я без особой радости.
— А я не гордая — решила остановить тебя и попрощаться.
Её бледно-голубые глаза, полинявшие после многократной стирки, были окутаны такой неподдельной грустью, что вызвали в моей душе ответное чувство.
— Уезжаешь? — спросил я, вложив в этот риторический вопрос нотку сожаления. — Сезон охоты закончился?
— Перестань, — парировала она, а потом молча смотрела на меня, словно подбирая прощальные слова; хотела что-то сказать, но не решалась, накручивая вокруг пальца малиновую резиночку для волос.
Я не люблю подобные ситуации: чувствую себя моральным уродом, не способным на элементарное человеческое сострадание.
— Ты решил свои проблемы? — спросила она.
— А никаких проблем не было, — ответил я. — У меня всё хорошо. Всё просто замечательно!
— Я вчера подходила к твоей жене… Спрашивала, как у тебя дела. Она послала меня в долгое эротическое путешествие.
— Не может быть! — Затряс я головой в праведном возмущении. — Она очень интеллигентный человек. Она не способна на такое.
— В том-то и дело, что она послала меня очень интеллигентно. Мне даже обидно не было.
Повисла неловкая пауза. Я смотрел поверх её макушки куда-то вдаль.
— Ну ладно… — Я сделал маленький шажок назад, пытаясь ретироваться. — Хочу пожелать тебе всего самого наилучшего. Дай Бог тебе огромного счастья и успехов…
— Знаешь, я хочу тебе сказать… — прервала она мою прощальную тираду — тут же запнулась и тонкая струйка побежала по щеке; она наклонила голову, пытаясь спрятать от меня лицо, а я почему-то обнял её и прижал к себе.
— Я хочу сказать, — продолжила она, хлюпая носом, — что ты дал мне хороший урок. Я только потом всё поняла. Злилась, ненавидела тебя, но всё-таки оценила твой урок. Теперь я знаю, что нельзя так жить. Я хочу измениться… Всем сердцем, каждой клеточкой своего организма хочу этого. Я презираю себя. Я себя практически ненавижу.
Я ещё сильнее прижал её к себе.
— В Сургуте — девять градусов, льют проливные дожди, — бормотала она где-то у меня подмышкой. — Что меня там ждёт? То же самое болото. Я не хочу туда лететь. Я ненавижу этот город.
— Я никогда тебя не забуду, — пообещала она, — хотя мне нестерпимо хочется забыть всё, что здесь было за эти три недели. Я раскаиваюсь. Я ненавижу себя. Мне вены хочется вскрыть, так я себя ненавижу. — И она начала активно хлюпать носом.
— Успокойся, Анюта. Ты ещё молодая, а в молодости все ошибаются, для этого она и дана. Плохо, если человек жизнь прожил и ничего не понял, а у тебя ещё есть время измениться. Главное — не повторяй ошибок. Слышишь?! Не возвращайся в прошлое. Беги от него прочь. Разомкни этот порочный круг!
— Я ненавижу… — с ослиным упрямством повторила она и оттолкнула меня довольно грубо, резанула исподлобья холодным взглядом; в глазах её повисла петля…
Правильно говорят англичане: «Не будите спящую собаку».
Я оглянулся по сторонам — хотелось бежать от этой безумной
