Закон 1835 года о муниципальной реформе коснулся лишь ограниченного числа городов, но благодаря закону 1888 года о местном управлении схема городского самоуправления была распространена на всю Англию.
Составители закона 1835 года уклонились от проблемы управления столицей: большой Лондон, то есть весь Лондон, вне границ старого Сити, не имел единства администрации. Пятьдесят лет спустя запутанный хаос властей, функции которых частично совпадали, еще руководил делами пяти миллионов жителей столицы до известной степени случайно. Закон 1888 года о местном управлении покончил (хотя и с большим запозданием) с этим ненормальным положением. Он учредил совет лондонского графства, который с тех пор и управлял Лондоном, за исключением территории древнего Сити, оставленного, как исторический памятник, под властью лорд-мэра и олдерменов. Иностранцы приезжают посмотреть лорд-мэра, но главой лондонского правительства является председатель совета лондонского графства.
Новорожденный совет лондонского графства сразу начал жить энергичной жизнью и за первые двадцать лет своего существования провел в жизнь много новых планов в области социального благосостояния. Лондонский школьный совет также осуществил в этот же период много важных экспериментов в области образования, пока его деятельность не была, согласно закону 1902 года об образовании, поглощена деятельностью совета лондонского графства. Это быстрое развитие местного управления Лондона, до сих пор столь отсталого, осуществлялось прогрессивной партией, которая на одних выборах за другими получала большинство в совете. Она называлась прогрессивной партией, так как не была совершенно идентичной ни либеральной, ни лейбористской партии, хотя имела много общего с обеими. Эта партия существовала только для муниципальных целей, и поэтому люди, которые голосовали за консерваторов на парламентских выборах, могли голосовать за нее на выборах совета графства. Обычный лондонский избиратель девяностых годов был консерватором и империалистом в национальной политике, но он хотел демократических социальных улучшений для себя идля своего города. В этой атмосфере муниципально-прогрессирующего Лондона процветало Фабианское общество; идейное руководство фабианских публицистов, Сиднея и Беатрисы Уэбб и Грэхема Уоллеса, было тесно связано с прогрессивным городским управлением Лондона. Но наиболее популярным в массах лондонского населения вождем был Джон Бернс, который стал олицетворением грядущего союза лейбористов и либералов. Джон Бернс из Бэттерси был первым великим апостолом лондонского патриотизма, столь отличного от тщеславия Сити, зажатого теперь в своих прежних границах, как благородный памятник прошлого.
Города, следовательно, в последние десятилетия царствования Виктории испытали быстрое улучшение санитарного состояния, освещения, средств передвижения, общественных библиотек и бань и до некоторой степени и жилищ. Примеру, поданному в этом вопросе в семидесятых годах муниципалитетом Бирмингема, руководимым Джозефом Чемберленом, а двадцать лет спустя – советом лондонского графства, последовали и в других местах. Такое стремление местных властей улучшить жизнь горожан центральное правительство поддерживало при помощи ассигнований из налоговых средств в дополнение к местным налогам при условии благоприятных отчетов правительственных инспекторов.
Это движение за муниципальную реформу, поддержанное государством, предотвратило социальную катастрофу. Смертность, столь высокая в городах ранневикторианского периода, быстро падала, городская жизнь с чисто материальной стороны делалась более сносной, а начальное образование стало всеобщим. Тем не менее во многих отношениях городская жизнь была для XX столетия печальным наследством. Современный город, разрастающийся без всякого плана, лишен определенной формы и очертаний; он представляет угнетающую клетку для человеческого духа. Городская и пригородная жизнь современной Англии не действует на воображение, как действовала старая деревенская жизнь на нашем острове или городская жизнь античной и средневековой Европы. Гражданская гордость и гражданское соперничество между промышленными городами севера были чисто деловыми, а вовсе не эстетическими. Одной завесы дыма и сажи было достаточно, чтобы отбить охоту к каким бы то ни было стремлениям к красоте или радости во внешней стороне жизни.
Новые города были слишком большими, чтобы иметь какое-то индивидуальное единство или характер или даже выглядеть так, как выглядели Афины, Рим, Перуджа, Нюрнберг, тюдоровский Лондон и тысячи других старинных городов. И в довершение несчастья городского планирования в Викторианскую эпоху практически не существовало. Государство разрешило землевладельцам и спекулянтам-подрядчикам застраивать современную Англию в соответствии с их частной выгодой, очень часто совершенно не думая об общественных удобствах или благополучии. На обширных территориях Лондона и других городов не существовало открытых пространств, специально отведенных для детей, единственным местом для игр которых вне школьного двора оставалась суровая и безобразная улица. Для миллионов людей отрыв от природы был полным и столь же полным был отрыв от всякого благородства, красоты и выразительности в пустынях больших улиц, на которых эти миллионы воспитывались как в преуспевающем пригороде, так и в трущобе. Новое образование и новая журналистика являлись результатом этой обстановки и разделяли ее природу. Нация, воспитанная при таких условиях, могла сохранить многие сильные черты характера, могла даже, при лучшей пище и одежде, улучшаться в физическом отношении, могла развить острый ум и смелое, бодрое, юмористическое отношение к жизни, но сила ее воображения неизбежно должна была уменьшиться; начался период постепенной стандартизации человеческой личности.
1870 год был поворотным моментом в истории образования и, следовательно, в социальной истории. Образование было не только национальной потребностью, с необходимостью которой соглашались политические деятели; оно было также главной ареной столкновений между религиозными сектами. Главной причиной отставания английского образования в середине царствования Виктории являлось то, что ни одно правительство – ни вигов, ни тори – не могло придумать способа установления такой национальной системы образования за общественный счет, которая не была бы горчайшим оскорблением или для диссидентов, или для англиканской церкви. До отважного начинания Гладстона в 1870 году все правительства отступали перед опасностью погрузиться в это море беспокойств. Сеть добровольных школ, оплачиваемых при помощи частных пожертвований, распространилась благодаря религиозному и сектантскому рвению по всей стране, но в то же время это рвение отпугивало обе политические партии от энергичного разрешения вопроса об образовании как национального дела.
Подавляющее большинство школ, содержащихся на добровольные взносы, благодаря которым осуществлялось первоначальное образование народа, было организовано на церковных принципах: эти школы были известны как «национальные школы», потому что основывались Национальным (англиканским) обществом. Эти школы с 1833 года получали очень маленькую дотацию от государства. Гладстоновский билль 1870 года был делом У. Э. Форстера, пылкого священника, хотя и квакера по происхождению. Билль Форстера удвоил государственное пособие существующим церковным и римско-католическим школам, что дало им возможность стать постоянной частью новой системы; в то же время билль учредил школы, находящиеся под прямым контролем местной общественности, чтобы заполнить большие «белые пятна», существующие на карте размещения школ страны. Эти новые школы, называемые «правленческими школами», должны были содержаться за счет местных налогов, и управлять ими должны были избранные всем местным обществом школьные правления (советы). В большинстве старых школ, содержавшихся за счет добровольных пожертвований, то есть во всех «национальных школах», обязательно сохранялось религиозное обучение. Но в новых «правленческих школах» употребление катехизиса или церковных книг какой-либо секты для религиозного обучения запрещалось законом.
