Сразу по прибытии Яковлев предъявил полковнику Кобылинскому свои документы. Все они были выданы ему ВЦИКом и подписаны его председателем Я. Свердловым. Первый удостоверял личность Яковлева. В нем указывалось, что он член ВЦИКа, на которого возложено поручение особой важности. Второй представлял собой предписание на имя Кобылинского, а третий – на имя отряда. В бумагах содержалось требование беспрекословно подчиняться приказаниям московского комиссара, которому предоставлялось право расстреливать ослушников на месте.
Пререкаться Кобылинский не стал и по просьбе Яковлева провел его в губернаторский дом. Наследник был в постели: ушиб повлек за собой паралич обеих ног. Зрелище это расстроило комиссара. Немного погодя он привел армейского врача, осмотревшего мальчика и заключившего, что он серьезно болен.
При появлении Яковлева Пьер Жильяр встревожился. «Мы все ужасно встревожены. У нас чувство, что мы всеми забыты, предоставлены самим себе, во власти этого человека, – записал он в дневнике. – Неужели возможно, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти царскую семью? Где же, наконец, те, которые остались верными государю? Зачем они медлят?»
Утром 25 апреля специальный уполномоченный сообщил наконец Кобылинскому, в чем цель его приезда. Он объяснил, что сначала ему было поручено ВЦИКом вывезти из Тобольска всю семью. Однако, убедившись, что цесаревич серьезно болен, он вынужден изменить намерения. Проведя через собственного телеграфиста переговоры с Москвой, Яковлев заявил: «Я говорил по проводу с ВЦИКом. Приказано всю семью оставить, а государя перевезти». Московский уполномоченный попросил как можно скорее доложить о нем императору.
«После завтрака, в 2 часа, – показал Соколову Кобылинский, – мы с Яковлевым вошли в зал. В центре зала стояли государь и императрица. Остановившись от них на некотором расстоянии, Яковлев поклонился. Он сказал государю: „Я должен сказать вам, что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета и мои полномочия заключаются в том, чтобы увезти отсюда вас и вашу семью. Но так как Алексей Николаевич болен, то я, переговорив с Москвой, получил приказ выехать с одними вами“. Царь заявляет: „Я никуда не поеду“. Яковлев говорит: „Прошу этого не делать. Я должен выполнить миссию, возложенную на меня. Если вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Со мной же вы можете быть спокойны. За вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в четыре часа мы выезжаем“». И, поклонившись государю, а затем императрице, Яковлев уходит. Следом за ним пошел и Кобылинский, но государь сделал ему знак остаться. Николай II спросил у полковника, куда его намерены увезти. Тот не знал, но вспомнил, что в разговоре Яковлев заметил, что поездка займет четверо-пятеро суток, следовательно, повезут в Москву. Повернувшись к Александре Федоровне, государь сказал: «Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это». Тут, продолжал Кобылинский, «сильно волнуясь, государыня сказала: „Я тоже еду. Без меня опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили…“ Безусловно, государыня намекала на отречение государя от престола».
Новость стала известна всем обитателям дома. Плача, Татьяна Николаевна постучалась в дверь комнаты П. Жильяра и попросила его прийти в комнату императрицы. Александра Федоровна места себе не находила. Она сообщила наставнику цесаревича, что государя ночью увозят, и она не знает, как быть.
«Комиссар уверяет, что с государем не случится ничего дурного и что, если кто-нибудь пожелает его сопровождать, этому не будут противиться. Я не могу отпустить государя одного, – заявила, по словам Жильяра, императрица. – Его хотят, как тогда, разлучить с семьей… Хотят постараться склонить его на что-нибудь дурное, внушая ему беспокойство за жизнь его близких… Царь им необходим; они хорошо чувствуют, что один он воплощает в себе Россию… Вдвоем мы будем сильнее сопротивляться, и я должна быть рядом с ним в этом испытании… Но мальчик еще так болен… Вдруг произойдет осложнение… Боже мой, какая ужасная пытка!.. В первый раз в жизни я не знаю, что мне делать. Каждый раз, как я должна бывала принять решение, я всегда чувствовала, что оно внушено мне свыше, а теперь я ничего не чувствую. Но Бог не допустит этого отъезда, он не может, он не должен осуществиться».
В этот момент в разговор вмешалась Татьяна Николаевна: «Но, мама, если папе все-таки придется уехать, нужно, однако, что-нибудь решить!» Жильяр поддержал великую княжну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше и что он со всеми остальными станет о нем заботиться.
Жильяр продолжает: «Государыню, видимо, терзали сомнения; она ходила взад и вперед по комнате и продолжала говорить, но обращалась больше к самой себе, нежели к нам. Наконец она подошла ко мне и сказала:
– Да, так лучше; я уеду с государем; я вверяю вам Алексея…
Через минуту вернулся государь; государыня бросилась к нему навстречу со словами:
– Это решено – я поеду с тобой, и с нами поедет Мария.
Государь сказал:
– Хорошо, если ты этого хочешь…»
Великие княжны сами решили, что с родителями поедет Мария Николаевна: Ольга нездорова, Татьяна будет заниматься хозяйством и ухаживать за братом, Анастасия же слишком молода.
Несмотря на хлопотный день, улучив минуту, генерал-адъютант Татищев послал графу Бенкендорфу телеграмму: «Врачи потребовали безотлагательного отъезда на юг, на курорт. Такое требование нас чрезвычайно тревожит. Считаем поездку нежелательной. Просим дать совет. Положение крайне трудное».
О целях поездки Яковлева московской монархической группе ничего не было известно, и в Тобольск была отправлена депеша: «Никаких данных, которые могли бы уяснить причины подобного требования, к сожалению, не имеется. Не зная положения больного и обстоятельств, высказаться определенно крайне трудно, но советуем поездку, по возможности, отдалить и уступить лишь в крайнем случае только категорическому предписанию врачей».
Из Тобольска пришел ответ: «Необходимо подчиниться врачам».
Все это время Яковлев тоже нервничал. Он узнал, что утром из Тобольска неожиданно уехал Заславский. Яковлев был так расстроен этим фактом, что не сразу увидел, что к нему пришел Кобылинский с целью обсудить время отъезда и количество багажа. «Мне все равно, – рассеянно сказал уполномоченный. – Я знаю одно: во что бы то ни стало завтра нужно выехать. Время не терпит».
Между тем, не в силах подняться с постели, Алексей ждал, когда к нему, как обещала, придет государыня. Но ее все не было, и он стал звать: «Мама, мама!» Крики его доносились до государя и императрицы, которые беседовали с Яковлевым. Мать все не появлялась, и мальчик перепугался. В пятом часу государыня с заплаканными глазами вошла в спальню сына и сообщила ему, что вечером с императором уезжает из Тобольска.
Все последнее время, по словам Жильяра, царское семейство провело у постели Алексея Николаевича. Более не надеясь на спасение друзей, государыня ждала помощи от Провидения. Она молила, чтобы начался ледоход. «Я уверена, что этой ночью начнется ледоход».
